Элинор не любила путешествия. Всю сознательную жизнь она избегала лишний раз отлучаться из дом: сперва из дома дедушки Кромахи, чьи черненые стены и серебряные двери были милее дремучих лесов, которые окружали дом старого колдуна, и куда милее просторных равних и горных долин, что лежали там, где лес заканчивался; потом из дома мужа, просторного и светлого деревянного дворца владык ДанБроха, где летом свободно гулял луговой ветер, а зимой приходилось постоянно топить печи и камины. Элинор милее было в четырех стенах, в пространстве, которое можно охватить взглядом и где известен каждый угол, каждая выбоина на камне, каждая зацепка на широком знамени, свисающем со стены — там у нее все было под контролем, там она точно знала, где и что находится, и что можно с этим сделать.
В своем доме она была хозяйкой.
Но стоило ей выти из дома, серебряный венец тут же тускнел в черных волосах — всего лишь побрякушка, которую внешний враждебный и неприветливый мир просто смахнет с ее головы, размозжит в пыль и прах, втопчет в грязь. В дорогу королева с собой не взяла ничего, что явно говорило бы о ее королевском статусе или притязаниях на королевское обращение, кроме старого родового перстня Фергюса, который когда-то принадлежал его отцу, а до этого отцу его отца, и так далее — на всякий случай, ибо рунная вязь на нем скрепляла договоры и отмечала послания заморским владыкам, когда она подвигала Фергюса все же напомнить о своем существовании. С таким вот посланием, скрепленным зеленой данброхской печатью, отправилась Мерида в Эренделл.
Теперь пришла ее очередь.
Корабль Элинор впервые увидела на собственной свадьбе, когда в ДанБрох прибыли гости из других кланов, прибыли на ладьях с драконьими носами и щитами по бортам. Тогда она жутко испугалась и решила, что никогда, если только не будет стоять вопрос жизни и смерти, не оседлает "верблюда морей", как говаривали в краях, куда она теперь направлялась — но вот, наступил час рока, и отказаться от путешествия стало невозможно. Сухопутный путь в края песка и солнца занял бы не одну неделю, а Элинор торопилась.
Кашнур никогда не сидел на месте. А ей нужно было застать его в его любимом гнезде, среди опаленных жаром скал. Казалось несколько раз, что капитан корабля что-то знает о ней, так подозрительно он смотрел на нее, когда Элинор сказала, что в Аграбу заглянет разве что на несколько часов, а потом продолжит путь. В подробности не вдавалась, но видимо они все, кто родом и песков, что-то знали и без лишних ее рассказов.
— А что же, царица вернулась в родные края? — Элинор подошла к краю палубы, положив ладони на теплые деревянные борта. Она слышала о том, что неладное случилось много лет назад в Золотом граде среди песков, и от купцов, которые заезжали в ДанБрох во время странствий. — Я слышала, на Аграбу упало много без в последние годы.
Ей всегда казалось, что братец приложил к этому руку, но разве же он признается?

Отредактировано Elinor (2016-11-03 13:36:53)

Рассказы о злоключениях Аграбы и ее властителей заняли бы Элинор, если бы у нее не было своих собственныз бед, которые беспокоили ее куда больше, чем рассказы моряка о горестях чужих земель. Она никогда не была сочувствующей натурой, ведь сочувствие это только слова и как правило фальшивые — потому сейчас Элинор даже не попыталась выразить сочувствие по поводу свалившихся на Аграбу бед. Напротив, выразила радость, улыбнулась мореходу почти что искренне, потому что от вестей о том, что в Аграбе все идет свои чередом, и правда радостно и легче становилось на душе — ведь это значило, что не настолько правители этих земель погружены в свои беды, не так поглощены своими проблемами, чтобы отмахнуться от нее, когда она прибудет.
Впрочем, Элинор все равно бы заставила их прислушаться, ибо в этих землях имя Кашнура, злобного колдуна и пустыни, точно хотя бы раз слышали, и никому, наверняка, не захочется гневать его родную сестру, а Элинор всегда при случае умела пользоваться семейными связями, которых в другое время сторонилась.
— Отрадно слышать, что в этих землях все налаживается, — она, не отрываясь, следила, как надвигается берег и золотые шпили Аграбы, о которой слухи докатились даже до их глухих северных краев, и теперь она видела, что слухи не лгали. И понятно становилось, за что один из братцев так любит эти земли. — Но нет, мне не приходилось бывать здесь еще. Признаться, до недавнего времени я вообще не покидала своего королевства, потому что в наших землях женщина считается хранительницей очага, мореход, и опорой мужу, а потому должна быть дома всякий раз, когда муж его покидает. А это значит, что королеве не пристало много путешествовать по чужим землям, даже таким прекрасным, как эта. Мне жаль, что беда привела меня сюда, не радость или не какие-то иные причины, она не дает взглянуть на Аграбу незамутненным печалью взглядом.
Элинор всегда не любила такие пустые разговоры, терпеть не могла рассыпаться в пустых речах, но с тех пор, кк высокое резное кресло в пиршественном зале замка Фергюса дополнилось ее, небольшим и скромным, она выучилась говорить их, не задумываясь особо. Научилась плести словесные кружева, в которых иной заплутает и ненароком выведет ее на то, что нужно ей. Что-то не нравилось ей в словах морехода, возможно, изысканная любезность, которая так нетипична для простолюдинов в ее родной стране, может, упоминание об опасности, к которой она не была готова, когда собиралась в дорогу.
Самая большая опасность для нее, самый большой страх — не вернуть назад своих детей.
— Возможно, ты посоветуешь кого-то, мореход? Ты лучше меня знаешь людей здесь, быть может, найдется кто-то, кто сможет провести меня всеми дорогами Аграбы?
Корабль причаливал, а Элинор думала о том, какие же опасности могут подстерегать там, где оба правителя заняли свои троны, а город, сверкающий великолепием, совсем близко — только руку протяни.
— Я собираюсь первым делом почтить их величеств, — добавила она, придавая веса своим словам, хотя когда-то она слышала от заезжих купцов, будто в Аграбе и не бывает иначе — любой высокий гость в здешнем порту и на улицах города обязательно будет взят под руки стражей, препровожден пред ясные очи султана, чтобы тот мог лично поприветствовать гостя. И спросить, чего ему на его земле надобно, это тоже.

Признаться, про Тар Элинор впервые слышала. Никто прежде не называл ей имени места, которое она и сама знала только по смутным описаниям да со слов Кашнура или гостей из дальних стран, и только материнское сердце и подсказывало, что именно туда ей надо. Элинор надеялась, что оно не ошибается. Ведь это означало бы, что такой путь проделан зря, а ее дети все еще одни и неизвестно где, впрочем, за них Элинор беспокоилась только частью сердца — куда больше стоило волноваться о том, что они на самом деле могут натворить там, где оказались.
Оставалось надеяться, что Тар крепкое место, про его безопасность же спрашивать она не стала — по словам морехода и так понятно, что он здесь сродни их могильникам на западе, откуда постоянно веет холодом и приходит смерть. В каждом краю есть свои гиблые места, места запретные, куда нельзя ходить, куда поколениями не пускают детей и пугают страшными сказками, и Элинор делала то же самое, хотя уж ей-то, выросшей в семье величайшего колдуна северных земель, не знать ли, что за каждой страшной историей стоит своя правда, порой не такая уж пугающая. И все же курганы в ДанБрохе пугали ее, внучку Повелителя Ворон, Кличащего Беду над вересковыми полями и еловыми лесами, как теперь до дрожи пугал ее скрытый ужас в голосе морехода, когда он упоминал Тар.
В Аграбе и ее дворце же не хотелось особо думать о предстоящих темных делах, так солнечно и ясно было здесь. Поистине рассказы не лгали, этот город слепил красотой, разбегались глаза от диковинных вещиц и цветных узоров на колоннахи потолке, опутанном цветочными стеблями, как будто там и правда цвели и распускались настоящие цветы. Элинор невольно почувствовала себя задетой — то засаднила уязвленная гордость, ибо ее родной дом на фоне этого великолепия выглядел не иначе, чем крестьянским жилищем, а она сама рядом с царицей Аграбы — жалкой нищенкой в запыленной одежде, ибо в долгом пути поблекла золотая вышивка на ее тяжелом шелковом платье, растрепалась коса с вплетенными туда изумрудами, и сама Элинор явно выглядела сейчас не по-королевски. Не так, как привыкла. Все, что осталось у нее: гордая осанка и голос,который никакой усталости не отнять, и стоило мореходу договорить, Элинор решительно вышла вперед, почтительно, но не подобострастно, поклонившись той, кого знали как Шахерезаду, женщину, перед которой покорился самый жестокий из мужчин на всем белом свете.
— Приветствие тебе, царица Аграбы, от короля Фергюса и народа ДанБроха, что лежит далеко на севере. Многое чудесных историй мы слышали о твоем крае, не раз мои купцы и посланники бывали в этом благословенном небесами краю, но сегодня не как королева, а как простая женщина и мать я пришла к тебе.
Что же, возможно, даже лучше, что султана нет сейчас, у нее есть возможность обращаться именно к Шахерезаде, как женщина к женщине, чьи горести и печали всегда схожи.
Элинор помолчала и заговорила дальше, подбирая слова, которые давались нелегко.
— Мои сыновья, трое близнецов, пропали, и до меня дошли вести, что они направились в эти края. Уверена, что до твоих покоев доходили слухи о трех рыжих демонах, что наводят ужас на деревни и караваны... только не демоны это. Они всегда были непослушными, — легкая улыбка тронула губы, а сердце сжалось. Элинор знала, что лучше признаться сразу про Кашнура и свою связь с ними, возможно, и про Леонхарта тоже стоило бы рассказать, ибо правда и честность в таком деле лучше лжи, но язык не слушался,а пальцы немели.
Нелестно отзывались о братьях во всех концах земли, а в Аграбе, говорят, к одному из ее родичей особый счет.
— Мореход верно говорит, что я направляюсь в Тар. Прошу лишь разрешения пройти через твои земли.

Признаться, она рассчитывала на большее. Не на пышный или более торжественный прием в свою честь — в этом смысле ДанБрох и сам уступал иным королевствам, где замки и дворцы из камня и украшены драгоценными камнями и золотом, где традиции подчеркивают лишний раз роскошь королевских дворов и достаток властителей, что не считается зазорным. Но у них дома все было иначе. У них дома, в краю суровых зим и которого неласкового лета, мало внимания уделяли внешней красоте, изысканности, а которой часто скрывается хрупкость и непрактичность, губительные для их краев, опасные в дальнем походе или в бою, в дни и ночи метелей и снегов. Поэтому особых почестей она не ждала, напротив, отчасти была даже рада, что обошлось без долгих церемоний, которыми славились страны на юг и восток от изведанных серединных земель, что можно было без особенных долгих прелюдий перейти к сути того, зачем она приехала.
И здесь-то она и рассчитывала на иное.
Она надеялась, что ответы на вопросы получит сразу, но царица Аграбы не спешила отвечать ей и прежде предложила разделить с ней и моряком трапезу,что тоже удивило немало — в ДанБрохе воины пировали со своими вождями по старой традиции их земли, но не слуги, каким был простой моряк, перевозивший людей с одного берега на другой. Выходит, не так прост ее провожатый, не просто слуга, но приближенный к самому трону, раз такая честь ему оказана, и, кажется, далеко не первый раз.
— Мне ничего не ведомо о городе Тар, царица, — спустя время они сидели в просторной белой зале, где все было белоснежным, пронизанным светом и воздухом, и легкие и тонкие узорчатые линии лазоревого цвета оплетали потолок и колонны, расцветая синими цветами, голубыми птицами, причудливой вязью незнакомых ей слов на местном языке, то ли молитвы, то ли заклинания. Яств на столе она никогда не видела прежде и сперва опасалась даже притронуться, но все же переборола себя, зная, как в Аграбе относятся к гостеприимству. Впрочем, такие законы почти везде были одни и те же.
— Только имя его я и слышала от одного колдуна, что часто бывает в наших краях, — поминать Кашнура по имени она не стала, как и сразу называть его своим братом. Предугадать реакцию Шахерезады было несложно, и разрушить только-только зародившееся между ними материнское понимание она не хотела — это было бы опрометчиво и глупо, да и то, о чем царица не узнает, ей не повредит. Кашнур не причинит ей вреда, в  этом Элинор была уверена больше, чем в самой себе. — Мне говорили, будто это опасное место, будто там водится злая магия. Если мои сыновья и правда там, мне нужно найти путь туда и вернуть их домой, покуда не стало слишком поздно.
Хотя поздно уже было. Говорили, что многое лет лежали многие земли, погруженными в магический сон, и лишь Аграбе выпал рок плыть по течению времени, пока все остальные зацепились на свисающие к воде ветки, застряли. Если правда это, то сколько лет им сейчас? Помнят ли они ее? Узнают ли?
Память причудлива порой, а судьба — жестока.
— Мне рассказывали по пути сюда, будто в Аграбе это место считается запретным, — осторожно проговорила Элинор. О запретных местах она знала все, еще в детстве лазала в такие, какие не снились местным жителям в страшных снах. Злая и коварная магия Кромахи защищала ее, защитит и теперь — когда-то дед обещал ей, что зло ее не коснется. Ошибся, впрочем, заклятие все же ее коснулось, вырастило когти и звериную шкуру, и теперь Элинор уже не была так уверена, что войдет в Тар без вреда для себя.
Впрочем, выбора у нее не было.

О да, Кашнур.
Элинор хотелось закивать почти яростно — что скрывать, к дорогому брату у нее у самой вопросов накопилось, и то, что нельзя поделиться своей материнско и королевской заботой с царицей Аграбы, печалило и злило ее одновременно. Всю жизнь Элинор бежала от этого родства, как от огня, отгораживалась стенами молчания и тайны, берегла их как зеницу ока, потом всячески отгоняа от своего нового дома назойливых братьев, которых хлебом не корми, дай сунуть свой нос в чужую жизнь.. и что в итоге? Вот она сидит теперь перед царицей земли, которой ее брат насолил изрядно, и просит помощи, и сказать если всю правду, то облегчит это дело в разы — и усложнит вместе с тем.
А я сказала она про время, которое не стояло в Аграбе, вонзилось в сердце острой иглой. Где-то на задворках бродила эта мысль раньше, но Элинор гнала ее от себя всячески, избегала мыслей о том, что такое может оказаться правдой... что ее мальчики могут просто не узнать ее, если все же доведется снова встретиться. Королева сжала кулаки на коленях — и разжала.
— Если так это... то быть посему.
Что она против времени? Не чародейка, как ее могущественный дед, не великая героиня, перед которой склоняют голову законы мироздания, всего лишь отчаявшаяся мать, королева страны, в которой сучилась беда и еще не одна может случиться.
— Никто не властен над временем. Я слышала, что есть подобные чародеи в землях иных, но считала сказками, — даже могущественны Кромахи, Повелитель Ворон, не может повернуть время вспять. Раньше она думала, что к счастью, а сейчас почти жалела... ведь он мог бы вернуть ей ее мальчиков, такими, какими она их помнит. Для нее ведь прошло совсем немного времени, а у них треть жизни минула.
Помнят ли они ее вообще?
Элинор хотела сказать что-то еще, но позади грохннули тяжелые створки дверей и пропел призывно рожок, похожий на охотничий. Где-то далеко на этот звук отозвался гулкий колокол, и в просторных коридорах и залах дворца Аграбы гулко разнесся его голос, который пказался Элинор радостным. Ждать ответов долго не пришлось — она оберунулась и увидела высокую фигуру в походной одежде, что приближалась к ним по коридору, куда распахнуты были двери. О том, кто это, она сумела догадаться по изменившимся лицам царицы Шахерезады и Синбада, но султан втелел в залу быстрее, чем она успела что-то сделать.
— Жена моя! — голос у султана Шахрияра был глубокий и гулкий, как только что отпевший колокол. Он обращался к своей царице, но смотрел прямиком на Элинор, взглядом проницательным и испытующим, словно ждал, что она сожмется и спрячет глаза, и королева вдруг подумала, что ей хотелось. — Я возвращаюсь из песков, и что я слышу? Говорят, высокие гости из дальних стран прибыли к нашему двору, и шепчут стены, что с миссией непростой.
Элинор внутренне подобралась. Неужели и правда в Аграбе и стены умеют слушать и говорить?
Султан бросил в сторону на подушки запыленный шлем, скинул с себя верхнюю одежду, укрепленную, как броню. Невольно Элинор вспомнила Фергюса, который тоже мог завалиться в залу и упасть за пиршественный стол, только примчавшись с охоты, весь грязный и заляпанный грязью и кровью. И как ей это не нравилось.
Сейчас ей этого не хватало.
— Представь мне нашу гостью, любовь моя, — султан опустился на сидение рядом с женой, все еще не сводя взгляда с Элинор, потом перевел его на Синбада. — Что за беда привела гостью в такую даль?

Жена была его голосом, и мудростью его в делах, где чуткость и умение слушать голос сердца важнее трезвого расчета. Султан бы выслушал северную гостью, но отказал бы, не колеблясь ни мгновения, не допустил бы того, чтобы жена чужедальнего правителя сгинула в его землях, ибо то навлекло бы беду на Аграбу, бросило бы на них всех длинную, тяжелую тень вины. Разве мало им бед? Разве мало заплатили их земли и так, чтобы теперь давать кому-то по собственному незнанию и глупсоти идти туда, куда поколения местных жителей, знатоков пустыни, не смеют соваться даже в самых смелых мечтах?
Шахрияр нахмурился, принимая чашу и осушая ее до дна. Жена говорила от сердца, голосом матери, знающей цену каждому такому слову — и каждой подобной потере. Три сына! Подумать только, Великое Солнце, ты бываешь щедрым, а бываешь жадным и скупым на чудеса и милость. Шахрияр внимательно окинул гостью взглядом. Чувствовал силу и решительность, казалось, что ничто не сможет встать на пути этой женщины, и что даже его запреты ей нипочем — уйдет сама вопреки всему, и он солгал бы себе, если бы сказал, что не понимает.
— Мало кто ходил в город Тар, — сказал он, наконец, после непродолжительного раздумья, не сводя с королевы Элинор взгляда, — а еще меньше вернулись оттуда. Лучшеи следопыты Аграбы, которые с завязанными глазами могут пройти из одного конца пустыни в другой, которые в темноте пустынной ночи могут найти змеиную нору и отыскать старые дороги, покрытые теперь песком, не взялись бы туда пройти. Они могут отыскать дорогу, но зайти в Тар не отважатся. Говорят, что без веской причины никто не пройдет дальше его каменных ворот.
У нее была веская причина, и в то же время никто не поручится, что пустынные демоны внемлют ей. Шахрияр налил себе еще кубок, налиол обеим женщинам и предложил испробовать, пока раздумывал, куда вести речь дальше. Отговаривать он не собирался, и в то же время другой вопрос интересовал его сильнее прочих — отчего считает королева, будто ее дети там? И почему уверена, что сможет их оттуда вернуть?
— Ты проделала длинный путь, королева. Едва ли в слепой надежде, что твои дети там, куда ты решила направиться. Откуда тебе знать, что они там? Годами никто не видел в Таре живых людей, если, конечно, считать вестями те слухи и сказки, что долетают до Аграбы. Будет неосмотрительно позволить королеве пойти туда, лишь потому, что ей кажется, будто ее дети там, — он посмотрел на жену, которая, он чувствовал, готова была и сама сорваться с местам и броситься в Тар, помогать их северной гостье. Этого он допустить не мог.
Слишком долго он ее искал, чтобы отпустить от себя снова.
— Не правильным будет ли сперва узнать, что это правда?