Эта ночь напоминала далекую, ушедшую без возврата, когда ещё не поразил их недуг оседлости, когда счастье было в странствии, которое Шахерезада украшала своим пением, а Кашнур - жадностью и магией. Дороги свели их однажды, чтобы ещё долгое время пути их шли единой тропой, к которой прибивались тропинки-речушки, исчезающие и появляющиеся стремительно, когда теряли они спутников, находя на следующую ночь новых. Жизнь вилась из историй, которые потом превратились в дивные сказки, небо было глубже, а веселье куда более диким. Лишь магия голоса иной раз спасала их от разгневанных попутчиков, остававшихся в один момент ни с чем, когда Кашнур забывал о слове "делиться". В его жадности и бережливости была восхитительная небрежность и даже щедрость, потому что одно всегда перетекает в другое, потому что иначе всё мертво. И мертвые приходили к их костру, чтобы испить колдовской напиток из вина и песен, но иногда она покидала друга, уходя под воду, как завещала мать, как требовала её сущность, чтобы вернуться вновь молодой, полной магии звука. То время было не подвигов, но бесконечных историй, перетекавшей одна в другую, казавшихся искуснейшим ковром на станке мироздания, пока костры не потухли, а вино не стало отдавать горечью однажды разошедшихся путей. Пути разбежались, разлетелись осколками вдребезги разбитых слов, да лёгкой поволокой слез, что пришли с недоумением и странным одиночеством, что гнездится в душе, когда пытаешься прогнать из неё друзей. Ибо каждый из тех, кому доверился однажды, забирает с собой часть твоего сердца, иногда оставляя что-то взамен, а иногда лишь шрамы.
Но теперь вспоминалось с легкой грустью и улыбкой песни, что можно спеть о зачарованном времени, которое никогда не изменится, потому что поселилось в самых надежных сосудах - в сердцах человеческих, прошедших обиды и упреки, чтобы воссиять дружбой вновь. В то верить хотела бы Шахерезада, лишь надеждою питая свою душу, что не затаил с тех давних пор зла на неё колдун. И истории его, что к утру вновь стали полны самых сокровенных тайн, которые никто не услышит более, как то и обещала она ему, было доверие, что дороже перстня, который сегодня принесла она ему.
Вино не отдавало хмелем, путая мысли султанши, вино отдавало прошлым и едва уловимой ниточкой в будущее, тянущейся через пропасть настоящего, потому опиралась она, восходя на башню, чтобы встретить рассвет, на руку Кашнура.
И Солнце всякий раз отмеряло предел историй, которыми до краёв она могла наполнить ночь, заставляя вернуться из мира собственной магии, да склонить голову, чтобы поведать теперь о том, что привело её к старому другу:
- И в новый день хочу войти с надеждой, что лишь ты, в тайну моей природы посвященный единственный из ныне живущих, способен меня одарить, - пески рассыпались золотом и временем, которое неумолимо бежало вперед, заставляя вспоминать о горестях и бедах, забывая о мороке сказок. - Ласков великий султан, как лучи утреннего солнца, но столь же яростен, как жаркие лучи светила, способный сжечь в гневе своём дотла раньше, чем одуматься успеет. Душа его ещё не оправилась от самой страшной раны - обмана, а потому дар мой стать может проклятием, если зависть кого-то толкнет рассказать о дне, что провожу я в воде. И тогда не пощадит он ни себя, ни детей наших, ни меня, хоть и раскается потом, да поздно будет. Но не возвращаться в воду, как знаешь ты, я тоже не могу, ведь тогда иссохну на глазах, потеряв и молодость, и голос. Оставлю детей сиротами. Но коли ты помочь не сможешь мне по старой дружбе, Кашнур, то лишь этот выход я вижу. Скажи мне, душа моя, возможно ли помочь моей печали?
