В мире черно-белом мире все было максимально строгим и ясным. Это был мир торжества науки, литературы и разума, с чётко выверенными линиями. Там нельзя было спрятаться за буйством красок, но тогда Эдварду он казался блеклым и скудным, ему хотелось познать мир цветов и оттенков.
Мир красок и магии ослепил его, навсегда перечеркнув безукоризненность аристократа. Он поставил на себе крест и добровольно вернулся к Кашнуру в обмен на уверенность, что он не причинит никому зла, потому что всегда будет способ усмирить демона, ставшего паразитом в теле графа, паразитом вздорным и буйным, желающим сделать самого Эдварда паразитом в его собственном теле, подчинив волю и разум себе.
Беспамятство Сторибрука, ставшее внезапным приятным подарком, заставило Каджита умолкнуть, оставшись всего лишь физическим уродством. Иногда Мордрейк чувствовал приступы какой-то необузданной и внезапной ярости, бешенства, но он был в общем-то счастлив, вновь занимаясь литературой и не слыша буйный шёпот песчаного демона, даже не помня о его существовании, как и о том, что на самом деле его связывает с циркачами, которым он был не ровня ни по образованию, ни по уму. Он привык к ним, а к кому-то даже привязался.
Разрушение проклятия не принесло ему радости, как всем остальным сказочным героям. Эдвард мужественно держался, стараясь скрывать свои страдания от посторонних глаз, но это становилось все сложнее и сложнее, потому что очнувшийся после почти трёх десятков лет демон жаждал крови, ругаясь особенно грязно, словно бы старался наверстать упущенное. Снова не шли на ум благородные рифмы, снова выходили лишь скабрёзные стишки, от которых сам граф то бледнел, то краснел, а потому вновь пришлось оставить занятия литературой, ограничившись чтением.
Эдвард обречённо нёс своё проклятие, стараясь не причинить никому вреда, но если раньше они жили в пустыне, то теперь совсем рядом с людьми, а потому ночами Каджит почти не давал спать, требуя выйти на прогулку. Современные препараты помогали лишь отчасти, но граф страстно изучал все, что могло хоть ненадолго заставить утихнуть омерзительные шуточки пустынника.
Большой шатер, самое многолюдное место во время представлений, пустовал в остальное время, если не назначались репетиции. Здесь было просторно, ничто не давило, заставляя графа испытывать острые приступы клаустрафобии из-за размеров комнатушек-фургончиков, в которых они жили. К тому же, здесь было тихо, прохладно, а таинственный полумрак скрадывал буйство цветов этого мира, навевая настольгические мысли о родном черно-белом мире.
Когда Эдвард зашёл в шатер, то Энни уже была на перекладине, а потому конферансье примостился на зрительной трибуне, покачивая головой и углубляясь снова в чтение. Он хотел дождаться куколку, чтобы пожурить немного, что не следует выполнять трюки в одиночестве, потому что это слишком опасно, а она теперь живая, а ещё просто показать очень красивое и воздушное стихотворение, восхитившее Его Сиятельство. Он сообразил почти сразу, что произошло. Демон на затылке откровенно хохотал, пробуждая в Эдварде лишнюю злость на ситуацию и на самого себя, но это не помешало ему в несколько прыжков оказаться на арене. Все маты, разумеется, были где-то, а сама Энни не озаботилась страховкой, оставалось только ловить:
- Я здесь, другом мой милый, я поймаю! - Каджит таки изволил замолчать, с интересом изучая человеческое благородство и сосредоточенность Эдварда.

Эдвард не сомневался в глазомере Энни, а потому без колебаний послушался её, отступая правее, как она и сказала. Куколка рассчитывала куда точнее, чем обычный человек. Эта её удивительная способность поражала графа ещё в Зачарованном лесу, но как сейчас было кстати, что и став человеком в Сторибруке она не потеряла дар.
- Ловлю, – подтвердил он, затаив дыхание глядя на пируэты под куполом. Он даже немного сердился, что Энни даже сейчас думала о тренировках. Сальто было исполнено прекрасно, но ведь без страховки это было крайне опасно и могло обернуться настоящей трагедией, если бы с девочкой что-то случилось. - Поймал, – Эдвард с трудом удержался на ногах, потому как опыта участия в подобных трюках у него не было. Но саднящая спина была сущей мелочью, главное, что девочка была цела и, кажется, даже не испугалась. Наверное, она пока не ещё не осознала, как близка была к гибели. Мордрейк переживал, что куколка так безответственно относится к самой себе, она никак ещё не могла понять ценность человеческой жизни, собственной жизни, ведь теперь она не механическая игрушка, а настоящая и живая. Конечно, это сложно осознать, познать весь спектр эмоций, впитать в себя то, к чему дети привыкают с раннего детства, окруженные материнской заботой и поучениями, бедняжке приходилось познавать мир быстро. Но Эдвард всё равно очень беспокоился и считал своим долгом помочь ей. – Ты должна быть аккуратнее, мой друг, ты же помнишь, что тренироваться в одиночестве, без страховки, опасно, – он покачал головой, с легкой укоризной глядя на девочку. И все же он улыбался, глядя на её легкость и непосредственность. – Я пришел подумать, почитать, подальше от яркого света, – признался Эдвард, наблюдая за куколкой, что-то уже увидевшей и убежавшей на другой конец арены. Он за ней не поспевает, но чувствуя ответственность, хромает следом. – Энни, прошу тебя, аккуратнее! – только и остается воскликнуть, когда акробатка смело забирается на колченогий стул, который вот-вот должен развалится. Мысленно граф пообещал сразу же, как только Долл слезет, выбросить эту рухлядь, но сказанное ею далее поразило его, и он сразу же забыл о стуле. – Подпилен? Ты уверена, милый друг? – нет, о человеческом коварстве многое сказано, но оттого оно не перестает поражать и ранить в самое сердце. Каджит, до этого момента лишь сонно что-то бурчавший, проснулся и загоготал. Ни графу, ни демону не составляло труда понять, что дело даже не в конкурентах. Было бы проще, если бы это были они. – Энни, прошу тебя, душа моя, не говори такие ужасные слова. Нет, я не думаю, что это конкуренты, это кое-кто другой и он за это должен ответить…
Голос резко стал сиплым, потому что это была замечательная ловушка эмоций, когда праведный гнев Эдварда совпадал с желанием кого-нибудь прирезать Каджита. С трудом сдерживаясь, граф подошел поближе, разглядывая подпиленный трос – девочка была права, если бы веревка просто так лопнула от нагрузки, края были бы другие. И вот он-то как раз представлял, кто в их цирке настолько отмороженный, чтобы воспользоваться наивностью куколки и её стремлением к совершенствованию своих выступлений. Эдвард не раз и не два слышал ссоры близнецов из-за Суок, приведшей сюда благородного Пьеро, за которым потащился и его злобный братец. Вероятно, сегодня Арлекин был именно Арлекин. Или он был Пьеро… Кто их разберет.

Конечно, куколка не могла ошибиться. Эдвард не сомневался в том, что его любимица без труда различит трос подпиленный и протертый, растрепавшийся от времени, а потому её словам можно доверять. Хотя здесь без труда можно было и дилетанту понять, что веревке помогли лопнуть. Это было так подло, что у графа не находилось слов, чтобы выразить своё возмущение, потому что его собственные высокие речи потонули бы в мате Каджита, который был бы сейчас прав.
- Да-да, милый друг, подобные речи недостойны юной леди, - Энни повторила не со зла, не ради того, чтобы подразнить его, но всё равно конферансье страдальчески сморщился, снова услышав крепкое словцо, которое девочка подцепила от их эмоционального маэстро, не скупившегося никогда и не жадничавшего на выразительные средства в своей речи. - Спасибо, Энни!
Граф искренне признателен акробатке за чуткость, которой не могли похвастаться иные из рожденных от отца и матери. Иногда ему казалось, что куколка куда более живая и чистая, чем многие из Сторибрука. Конечно, она по-своему наивная и ей ещё предстоит очень многое узнать, ведь она как ребёнок, осваивающий норму и мораль мира, в который пришел, но ведь это дело времени. И желания, а Энни всегда была очень любознательной, он верил в то, что его маленький друг станет прекрасной леди.
Он бы с удовольствием читал ей сейчас стихи о предательстве и дружбе, но Эдвард хорошо знал, что стоит ему заговорить, как мерзкий демон скажет все за него, но совсем иными словами.
- Ничего, милый друг, пройдет... - граф поморщился, пытаясь справиться с желанием сейчас же найти нож, которым кто-то из близнецов порезал трос и прирезать. Обоих. Эта идея казалась сейчас такой правильной и соблазнительной, что Эдвард едва удерживался. Он облизнул пересохшие губы; очень хотелось пить. Граф склонил голову, чуть сжав ладошки Энни в своих, не убирая от висков. - Это не конкуренты, мой друг. Это... - он набрал в грудь побольше воздуха, глотая вместе с ним саркастический смех Каджита. - Это завистники. Зависть - это плохо, Энни, запомни. Тебя. Сейчас. Хотели... Да, голова болит, я сяду, пожалуй, - он снова сглотнул, борясь с желанием прирезать уже ну хоть кого-то. - Убить.
Последнее слово заставило его вздрогнуть и как-то странно улыбнуться. Впрочем, граф тут же смутился и опять опустил голову, чтобы девочка не видела лихорадочного блеска в глазах.

Куколка была так трогательна в своей заботе. Эдвард силился улыбнуться, но давалось ему это с трудом. Да он и сам понимал, что выглядит это скорее жутковатым оскалом, чем успокоительным жестом, а потому просто помотал головой, стараясь избавиться от навязчивых советов Каджита утопить в крови всех, потому что это весело.
- Бывает так, мой милый друг, что убивают из-за зависти и злости, - и очень трудно сейчас было не начать самому убивать ради мести и спокойствия. - Это... Нехорошие и слабые люди, которые сами не могут достигнуть ничего, но чужие успехи не дают им спокойно спать. Это очень плохие люди.
И такие люди обитали под одним шатром с куколкой, своей наивностью и любознательностью поражающей окружающих. Бедное дитя было беззащитно перед человеческими коварством и подлостью, и кое-кто этим пользовался, желая отомстить даже не за её собственные прегрешения, а за выбор брата: всем была известна история Арлекина и Пьеро, очутившихся в цирке Кашнура из-за нежных чувств одного из них к куколке.
На шатком стуле он примостился с осторожностью, стараясь не опираться всем весом. Правда помнил он это только в самом начале, потом все заглушили ужимки с мешки песчаного демона, который был куда опаснее, чем подломленные ножки. Эдвард морщился и сжимал покрепче виски, раскачиваясь взад-вперед, укорачивая и без того недолгий оставшийся век стула.
- Я сам потом схожу за ними, мой друг, - граф шумно втянул воздух через нос, подавляя желание перехватить ручки девочки и вывернуть так, чтобы посмотреть, как будет выглядеть куколка без них. Это были не его желания, а желания Каджита. -Спасибо, Энни. Так действительно лучше, - трогательный жест акробатки вызвал новый приступ желчности демона, но умилил самого конферансье, постепенно успокаивающегося. - Мужчина не должен плакать, даже если ему больно. А голос... Голос нас часто выдает, даже когда сами мы не хотим беспокоить других. Но ты устала, наверное?

- Некоторые не взрослеют, - медленно и грустно констатировал факт Эдвард, прекрасно понимающий, что близнецы вряд ли когда-нибудь изменятся и станут взрослыми не только физически, но и морально. Это была их ущербность, за которую их и держали в цирке. Каждый был уродцем на свой манер: кто-то физически, а кто-то морально. - Маэстро восточный человек, они не привыкли скрывать свои эмоции, а иногда даже стараются их выставить напоказ, даже в обыденной ситуации ведут себя так, будто бы они на сцене и надо изобразить гнев, ужас, радость, страдание...
Объяснять можно очень долго и вряд ли когда-нибудь эта тема будет исчерпана, но граф уверен, что настоящий джентльмен не позволяет себе плакать, особенно в присутствии дамы, пусть бы и маленькой ещё.
Ему нравится следить за ходом мыслей Энни, правда голова очень нехорошо болит, а хихиканье Каджита вызывает желание разбить её о стену и покончить с мучениями раз и навсегда, потому что, в противном случае, нужно разбить чужую голову о стену. Это очень сильно расстраивало конферансье, не любившего убивать и не находившего в этом удовольствие.
- Ты права, мой милый друг, - мы все действительно очень многогранны. Природой человека можно восхищаться бесконечно, изучать и пытаться понять, но всегда останутся непознанные белые пятна, - когда-то это его вдохновляло, потому что будоражило фантазию, заставляя представлять себе то, чего ещё по силам добиться человеку, что возможно создать. Жизнь показала, что чаще всего человек разрушает. - Но в данном случае я уверен, что канат подрезали специально. Пожалуй, что стоит сказать маэстро о произошедшем, - на несколько минут злорадство охватило обе сущности: человеческую и демоническую, пришедших внезапно к согласию. Эдвард представлял, что может сделать Кашнур, когда найдет виновника. Вряд ли маэстро хотел лишиться кого-то из своих птенчиков, как он их называл, потому что кто-то кого-то решил убить. Колдун был собственником и хозяйственным человеком. Ох...
Подломившийся стул стал неожиданностью. Граф поднялся почти сразу, со злостью пнув остатки и вымещая на нём скопившуюся агрессию, а потом опять поникая и усаживаясь на арену:
- Пройдет, не беда. Ты зато поранилась, - он укоризненно покачал головой. - Надо бы обработать ранку, чтобы не попала грязь.

Выводы куколки просты и логичны, но не учитывают, что человек весьма своеобразное животное, потерявшее большую часть своих достоинств, когда гордо оторвался от природы.
- Лучше промыть и обработать, - Эдвард нахмурился ещё больше. Голова ныла мерзннько и вкрадчиво, чтобы не мог о ней забыть, но и не утягивая все внимание на себя. Вроде бы и терпеть можно, а вроде бы и гадко. - Потому не видела, что человек не животное, у нас для этого есть другие способы, а слюна не обладает теми же свойствами, что слюна кошки или собаки, - это было любопытно, об этом можно было бы подискутировать с доктором Франкенштейном: он наверняка бы рассказал что-то интересное и оригинальное по этому поводу, но сейчас вид герра Виктора скорее бы вызвал у Его Светлости ещё более стойкое желание убивать. С научной точки зрения, даже любопытно было бы услышать, что земляк бы рассказывал о своём состоянии, о своих ощущениях, когда ему отрезали бы руки, ноги, выкручивали перед этим пальцы. - Нет, - картина в голове была слишком яркой и соблазнительной, потому что Каджиту она определённо пришлась по вкусу. Маондрейк затряс головой, отгоняя кровавые видения - ещё немного и он действительно ведь пошёл бы с деликатными великосветскими вопросами и ножом в больницу.
Энни, маленький ангел этого цирка, - именно такими бы и должны были быть ангелы, кажется, внезапно оказавшиеся на земле в человеческих телах, прекрасно смыслящие о теории взаимоотношений, но совершенно ничего не смыслящие в практике, - отвлекала Эдварда от тяжёлых мутных мыслей.
- К Маэстро следует отправиться, чтобы рассказать о произошедшем, мой добрый друг, но ты не права в том, что будет нечестно. Нет никакой необходимости в том, чтобы считать добрые дела, что мы делаем друг для друга, и записывать их в долг. Ведь можно сделать что-то просто так, бескорыстно, из желания помочь своему другу, а я с превеликим удовольствием помогу тебе. Только вот скажи... - значит, воздыхатель появился у Куколки. Эдвард снова нахмурился - кажется, к кому-то он сегодня таки зайдёт поговорить о том, что такое любовь. - Кто же тебе говорит подобные вещи?

Его Светлость испытывали что-то вроде гордости и умиления после слов Энни, какие испытывал бы отец, слушая речи повзрослевшей дочери, успешно осваивающей трудную науку взаимоотношений между людьми, нормы добра и зла, мораль и благодетель. Наука трудная и важная, которая дается далеко не всем. Ещё в родном мире Эдвард задумывался о том, от чего зависит сущность человека: почему в благопристойной и уважаемой семье родятся подлецы, а среди самого отребья появляются самородки, в которых никто не вкладывал нужного воспитания. Но самым сложным было даже не объяснение того, что есть хорошо, а что есть плохо, труднее всего было соотнести, когда добрый поступок может оказаться плохим, а злой кого-то спасти. Граф думал о том, как объяснить Энни, любящей логичные ответы и понятные взаимосвязи между вещами, что бескорыстно помочь одному человеку – добро, а другому – страшное зло. Самым сложным было слово «относительно».
- Ты права, мой милый друг, добрые дела можно и нужно делать без всякого умысла, если видишь, что кто-то нуждается в помощи, – он постарался одобрительно улыбнуться и подняться сквозь не унимающуюся головную боль. - Мне бесконечно отрадно слышать, что ты помогла бы мне бескорыстно. Я горжусь тобой, Энни.
Он наклонился и аккуратно поцеловал в лоб куколку – рассуждения об относительности можно было оставить на другой раз, когда щекотливость этого вопроса не будет так болезненно отдаваться хихиканьем Каджита, предлагающего всё-таки убить кого-нибудь. Нужно было подготовиться и подобрать примеры, из которых стало бы ясно и просто понять очень сложные нюансы человеческих взаимоотношений, но Эдвард верил, что однажды они доберутся и до этого вопроса, а Энни научится так же блестяще балансировать на добродетельном пути, как она умела балансировать на канате, не падания и не срываясь. Это была подходящая аналогия и её, наверное, стоило запомнить и даже записать.
- Сперва обработаем твою ранку, – стоило сделать что-то ещё до того, как они пойдут к маэстро, но граф отвлекся на рассказ куколки. Было совсем немного смешно и очень-очень грустно из-за тех молодых людей, что влюблялись в Энни, с другой стороны, в этом мире ей повезло стать человеком. Это был шанс, возможно даже шанс ощутить любовь, которая недоступна ей была в роли механической куклы. Ей, как и ему, Сторибрук давал лучший шанс, чем был в родном мире. - Любовь очень сложное чувство, мой друг. Его не объяснишь в двух словах и так, чтобы возможно сделать это было исчерпав весь смысл, который заложен в это чувство. Ты ведь испытываешь радость от удачно выполненного сложного трюка? Это во много раз сильнее, сложнее, здесь не только радость, но и желание делиться своим чувством с другим, оно не направлено только на себя и, если бы ты ощутила нечто подобное, непременно бы узнала об этом. Многие великие люди, мыслители и поэты, воспевали любовь. Воспевали разными словами, но все они правы и никто их них не смог описать её полностью. Но я хочу тебя попросить об одном: пока не почувствуешь этого, не говори, что тоже любишь, пожалуйста, – рассказы о любви заставили Каджита уныть и обозлиться, но таки замолчать. Светлое чувство было ему противно до самой глубины его сути. - И никуда не надо бежать. А если кто-то будет настаивать и требовать у тебя ответное признание, лучше расскажи об этом мне. Сдается мне, я смогу убедить Абеля унять свои порывы…

Энни поразительно послушна и аккуратна, как хорошая и сообразительная дочка, которая никогда не расстроит родителей не из-за того, что боится, а потому что не знает, зачем причинять зло и боль близким людям. Энни не понимает эмоции как ребёнок, но пытается их понять, а Эдвард, по чести, не знал толком, как объяснить то, обо что сломали копья философы древнего мира и современного, так и не сойдясь во мнениях и приоритетах. Эмоции были субстанцией зыбкой и не поддавались препарированию скальпелем или разложению на формулы, как то пыталась сделать наука родного черно-белого мира, взлетевшая на вершину своей гордыни и восторга Икара, возомнившего себя равным богам.
Но наука дала им перекись водорода, останавливающая кровотечение с такой скоростью, с какой в Зачарованном лесу могли вылечить разве что маги. Травки и припарки, конечно, действовали, но мгновенным эффектом не поражали, а теперь, не обладая никакими магическими способностями, он лечил куколку быстро и эффективно, аккуратно обрабатывая ранку и перевязывая бинтом - с тренировками в ближайшие дни (или до попадания на глаза Маэстро) стоило повременить. Нельзя было допустить, чтобы девочка таки упала по-настоящему с каната.
- Так то лучше будет, только друг мой, пожалуйста, воздержись от упражнений пока ранки не заживут. Не хотелось бы, чтобы из-за желания усовершенствовать трюк ты разбилась, побереги себя, - ей это до сих пор сложно понять - у куклы было всё проще, всё быстрее, а человеку приходилось ждать. Очень часто приходилось ждать, пока наступит подходящий момент, пока придет время, но в этом было и очарование, даже в увядании. - Ты добрая девочка, Энни, - Эдвард улыбнулся в ответ на её речи. Всё было таким человеческим уже, потому что те сомнения, которые одолевали Суок, были присущи и настоящим хорошим людям. А ведь это так сложно, когда к тебе испытывают чувства, а ты к этому человеку - нет. И как сложно решиться и сказать то, что заведомо ранит в самое сердце. - Но лучше сказать ему правду, чем тешить надеждой. Иначе он может обидеться потом ещё сильнее, когда решит, что ты ему врала и обманывала в таком деликатном вопросе, - но дальнейшие рассуждения растрогали графа. Пожалуй, ему как раз таки очень давно, с того момента, когда он на беду свою оказался в той пустыне с Каджитом и Кашнуром, не говорили о любви, как-то не вязались эти слова с уродцем и одержимым демоном маньяком. Разве что сейчас ему предстояло объяснить ещё и то, что любовь бывает разной. - И я тебя люблю, мой дорогой друг, - он вздохнул и продолжил. - Бывает разная любовь: бывает любовь романтическая, как у Абеля, бывает любовь дружеская, между добрыми друзьями, бывает любовь родителей и детей. Каждая из них прекрасна. И я был счастлив, если бы у меня была такая дочь как ты, но за все эти годы ты и сама стала мне уже как дочка, родная душа.