– Сан-Франциско, дом пять по улице Фолсом – три молочных зуба, и рядом с бульваром Алемани ещё два! – живая и вечно подвижная стайка зубных крох, пискнув, взвилась вверх над её головой и, заложив вираж, вылетела в широкое распахнутое окно, из которого повеяло дыханием севера, настоящей морозной свежестью. Сжавшись под дуновением ветра, поежившись и обняв себя за плечи Фея перелетела на другой конец комнаты, протягивая ладонь и принимая ношу подлетевшей малютки, – Смотри, какой прекрасный боковой резец! Нижний, да? Отнеси его в хранилище и будь осторожна.
Возвращая молочный зубик своей помощнице, Зубная Фея тут же переключилась вниманием на двух других, подлетевших к ней: движение, работа, ни минуты покоя.
Несмотря на желание и необходимость оставаться во дворце, Фея понимала важность своего пребывания на Полюсе. Ну, почти.
Правда, по её весьма скромному мнению, следить за Питчем было бы удобнее кому-то, кто работает всего одну ночь в году. Но её не тонкий намёк был практически проигнорирован, а контраргументом стало заявление, что это, видите ли, их общая… хм, беда? Или проблема? Кромешник совершенно точно был и тем, и другим, и даже чем-то третьим и не названным вслух, но до того, как Луноликий объявил его Хранителем. А кем он стал для них теперь Зубная Фея определиться никак не могла, по крайней мере для себя лично. Слишком яркой была память о пустом дворце, о похищенных воспоминаниях, об испуге и крике её помощниц, уносимых кошмарами.
Слишком свежим, живым и трепещущим, не забытым до конца и оставившим свой след был страх исчезнуть. Навсегда?
Она не знала времени, когда бы в неё не верили, а теперь познакомилась с чувством угасания, леденящего прикосновения, словно спрут внутри сжимает холодными щупальцами сердце.
Она не забудет этого, просто не сможет, ведь это её удел – хранить воспоминания. Она бережёт хорошие – радостные, нежные и трепетные, наполненные светом, пронизанные теплом. Но никто не знает, что происходит с тёмными или серыми, тяжелыми словно камни и неподъемными, как сама вечность.
Но сейчас расправляя плечи Фея делает глубокий вдох, смотрит на небо в окне, так похожее на зеркало, чувствует вкус воздуха, медленно выдыхает и точно знает, что счастлива дышать. Счастлива жить.

Бирюза тёплым зноем растекается выше мозаичных ярких крыш дворца.
И если только она позволит себе остановиться, замереть, остаться на одном месте чуть дольше, чем на пару секунд, стать чуткой, прозрачной и честной, то совершенно точно услышит и вспомнит о том, что этот мир вокруг похож на тот, другой, ставший для неё отражением в зеркальной глади озера, далёким и лёгким, словно утренний туман. Напоминание о доме преследовало её раскидистой тенью зеленых кустарников, взмахом крыльев, цветочным ароматом в воздухе. Было чем-то незримым, но неотъемлемым; не надоедливым, но важным. То, что Фея видела – тот осколок мира, что её окружал – она сама себе обещала в детстве.
Закатное солнце целует золотистым светом озерную гладь, ветер обнимает жасминово и тепло. Здесь ей легко – так легко! – что не остаётся места ни для усталости, ни для сомнений, ни лишним и слишком плотным теням и тому, что может в них скрываться.
– Посмотри, посмотри! – Оборачиваясь, Фея показывает крохотной своей помощнице молочный детский зуб, удерживаемый ею между большим и указательным пальцами. – Они яблоки собирают, сладкие золотые яблоки, маленькими своими ручками. А ноги у них все в ссадинах, все в крапиве и солнце, в нездешнем счастье.
Она улыбается принесённой находке, смотрит с теплотой и нежностью, как на величайшее сокровище мира. 
– Послушай, ты только послушай, о чём они тогда говорили! Выдумщики бесконечного лета, придумщики солнечных котят. Ты молодец, – протягивая зубик своей помощнице, Фея улыбается уже ей, маленькой изумрудной крохе, не скупясь ни на искренность, ни на похвалу, – сохрани его, он нам совершенно точно ещё пригодится.

– Шафтсбери авеню – два резца и клык, по Кингс Роуд – ещё один клык, улица Пиккадилли – четыре зубика и все в одном месте! Хм, кажется, что там живет мальчик-хоккеист, да? Быстрее-быстрее, у нас много работы! Стрэнд – один резец и… что? Питч? Стой-стой, подожди, не спеши так! – подставляя ладони и поймав в них мельтешившую в воздухе кроху, Фея, не дожидаясь более внятных и более медленных объяснений, сорвалась с места вылетая из комнаты, пересекая зал с Глобусом Веры; в мастерской чудом не запуталась в ленте взлетевшего к потолку воздушного змея и смогла увернуться от пилотируемого эльфом красно-желтого самолётика. Судя по тому, как тут же раздался плач разбитой и сломанной игрушки, полёт был хоть и ярким, но весьма непродолжительным.
Галдящим роем зубные крохи окружили Кромешника. Обида помощниц Зубной Феи была острой, словно игла. И они умудрялись следить за ним все двадцать четыре часа в сутки даже если их хозяйки не было на Северном Полюсе. Особенно, если их хозяйки не было здесь. Каждый из Хранителе понимал, что держать Питча взаперти вечность они не смогут, но Северянин и Кролик явно были намерены хотя бы попробовать.
Вот только не было похоже, чтобы недавний враг пытался сбежать. Не было похоже, чтобы он вообще проявлял хоть что-то, кроме удивительного смирения со своей участью.
– Всё, хватит, все возвращаемся к работе! – пёстрый рой притих и отступил, прежде чем взорвался новым возмущением, сотканным из безграничных подозрений, опасений и заведомо признанной чужой вины, и причастности к чему-то, что ещё не произошло, но вот-вот случится. – Тихо, девочки, зубки сами себя не соберут, так что не отвлекайтесь. Даунинг Стрит – три резца, Портобелло Роуд – два клыка! Ох, нет-нет, не стоит на его счёт переживать.
Чувствовать бы ещё ту же уверенность, что она вложила в произносимые слова, и не было бы даже необходимости здесь сейчас быть.
– Ты им совсем не нравишься, – с этим весьма проницательным замечанием Фея скрестила руки на груди опустившись на пол, но лишь для того, чтобы в следующую секунду вновь легко вспорхнуть в воздух. – И ещё долго будешь глубоко не симпатичен, у них очень хорошая память.
Хотя меньше всего ей хотелось бы, чтобы они так легко и основательно запоминали причинённое им зло.

[AVA]http://sg.uploads.ru/fAhig.jpg[/AVA]

Отредактировано Anila Madhavi (2017-06-13 21:12:20)

– А я-то думаю, почему так холодом потянуло, – узкая ладонь легко ложится на литую рукоять сабли, закрепленной ремнём на поясе. Та деталь, которая едва ли присутствует в воображении хоть одного ребёнка, рисующего себе её облик, – и гнилью.
В неприязни поджимая губы Фея оборачивается, чтобы встретиться взглядом с клубящейся тьмой и тлеющими углями чужих глаз.
Так вот он какой… Интересно.
Но не настолько, чтобы терпеть присутствие Кромешника здесь, у себя дома. Наглость или самоуверенность – явиться сюда? Или и то и другое вместе? Фея чувствует свой рой – каждую зубную кроху, обращённую сейчас во внимание и чутьё, готовых ополчиться на незваного гостя и выпроводить его отсюда. Чувствует это место, само пространство, сотканное, пронизанное и до краёв наполненное пьянящей верой в неё.
– Серьезно, – она улыбается в ответ легко, словно этот разговор не тяготит и нет неприязни, – Например, помогают против тебя. Кошкины царапки долго заживают или ты этого не знаешь?
Люди помнят эмоциями. И иной раз ещё и чувствами, осязаемыми на самых кончиках пальцев. Память – страшный колодец, могущественный инструмент. Она умеет хранить в себе то, что может тяготить, отравлять, истязать и калечить долгие годы. Бремя, которое может вспыхнуть подобно опавшей листве и за несколько секунд отнять несколько лет жизни. Горечь о былом, минувшем, утраченном. И вместе с тем чудо, способное напомнить о чём-то, чему названия ещё не дано. Ориентир и маяк, напоминание о том, кем ты был и кем стать хочешь. Детские воспоминания редко дают силу или ответы, чаще это просто тепло и свет, бесконечно верное обещание, что всё будет хорошо; ладонь, что касается плеча и голос матери, которая говорит: «Не бойся, я с тобой». Напоминание о том, что ты можешь всё, если только захочешь. Поверишь.
– Я гостей не ждала.
«Тебя – не ждала», – если бы к ней явился кто-то другой, разговор был бы совершенно иным.
– Уходи сам, пока можешь.

Пожимая плечами, она легко скользит по воздуху, разрезая его пестрой молнией. Перемещаться медленно – не про неё. Ходить пешком – тем более.
Фея щурится, всматриваясь в бледное, измождённое лицо. Ей не по себе, и она старается затолкать это чувство как можно дальше, пытается спрятать в закромах собственной души так, чтобы не найти.
– Только посмотри на себя, – голос её эхом отразился от стен.
Удивительно, но среди всех этих сломанных безделиц Питч казался чем-то… нормальным. И чем-то таким же сломанным. Игрушкой? Игрушкой в Его руках? Фее не хочется об этом думать, потому что от одной лишь мысли холодок пробегает по спине и дело вовсе не в сквозняках или близости к леднику.
«Посмотри!» – хочется ей закричать, сжимая до боли кулаки.
«Посмотри кем ты стал!» – хочется встряхнуть его. Хочется убедиться, что это какая-то ошибка, оплошность, обман или иллюзия. Потому что разум отказывался верить в то, что уже знало сердце.
Она думала, что знала его – за столько веков можно быть уверенным практически в чем угодно. И вот теперь Питч был… Питчем. И был жалок. В нём не осталось ни капли от того, что тёмной тенью закрыло её солнце, украло в неё веру. Не было яда, древнего шелеста сотен голосов, отчаяния, медленно выедающего изнутри. Не было страха. Не было и света или самого отголоска его, хотя бы далёкого затерявшегося блика.
Видеть это лицо оказалось непривычно. Видеть его таким – неправильно. Во всё это трудно поверить и если бы Фея только знала, что теперь со всем этим делать, как единственно верно относиться к прихоти Луноликого, то не медлила бы ни секунды. 
Обнимая себя за плечи, чтобы сохранить тепло, по крупицам похищаемое северной стужей, она осторожно опускается на пол, пятки ей лижет холод, и повторяет снова, но уже мягче, с затерявшейся просьбой или мольбой, призывом, который сама не могла бы верно истолковать:
– Посмотри на себя.
Слова даются с трудом, застывают чем-то медовым и густым в горле и едва дают дышать.
– Замёрз? – это не то, что было у неё в мыслях меньше минуты тому назад. Но это было то, что она умела лучше всего – отпускать. Когда тяжело помнить и невозможно забыть. – Вернёмся? У Северянина есть бесконечный запас теплого молока и печенья.

[AVA]http://sg.uploads.ru/fAhig.jpg[/AVA]

Отредактировано Anila Madhavi (2017-06-13 21:12:48)

Злые намёки – не про добрых фей. Но так и они не в той сказке, которую рассказывают детям перед сном, чтобы верой в чудо отогнать то темное, липкое и безнадежно злое, что таится во мраке под кроватью. Не то время, чтобы расшаркиваться реверансами и искренне верить, что одного лишь доброго слова и светлого намерения хватит, чтобы изменить мир, да не один.
И выпадающий молочный зуб – это зачастую больно. И оставшиеся на нём следы крови – как часть неотъемлемой платы. Они собирают воспоминания, вырванные буквально с корнем, чтобы сохранить. Собирают их ровно тогда, когда их отдают добровольно, потому что забирать силой – чужой метод. 
Зубная Фея не думает о добре и зле. Её больше заботит то, что она просто любит, что дорого ей и составляет неотъемлемую часть её существования – чтобы детский смех звучал чаще, чем крик или плач, чтобы хороших воспоминаний было гораздо больше, чем тягучих, темных и тяжелых. Во всех отношениях и смыслах плохих. И если за это нужно будет бороться – она не постесняется.
А чужая компания – такая компания – ей настолько омерзительна, что она не удостаивает незваного гостя ответом, а на лице застывает выражение едва сдержанного отвращения, застывшего в изломе тонких бровей, презрительном изгибе губ и том, как она морщит нос, словно не только видит нечто мерзкое, но и чувствует.
А чувствовать было что.
Каждый жест, каждое слово, мимика – всё в нём было красноречивым, говорящим, откровенно крикливым. И по-своему пугающим. Гротескно черная фигура, размашисто широкие жесты, слишком длинные тени, раскрывшиеся широким плащом. Голос сочится ядом, от которого по спине пробегает холод. Было бы проще, если бы она хоть что-то про него знала. И тут же возникает вопрос – а стало бы? Прошлое каждого из них – неотъемлемая часть того, кем они стали, но оно не может быть орудием, скорее помехой.
– Хм, – поджимая губы и с наигранной тщательностью изучая собственные ровные ноготки, Фея совершенно игнорирует упоминание своих… товарищей? Она ещё не определилась до конца, кем ей приходятся те трое, что тоже были названы Хранителями. Как и с их общей ролью во всём этом. Хотя на мысли наводил один лишь расклад – Кромешник был один, а их четверо. Значит ли это, что его, пусть даже ущемлённого и потерявшего в правах, совершенно точно не стоит недооценивать?
Крылья сбились с ровного такта, заполошно затрепыхав в воздухе, но она не дрогнула и не отпрянула от выросшей рядом и нависшей фигурой. Нахмурившись, вскинула голову, всматриваясь в бледное и сухое словно пергамент лицо, расплавленный янтарь глаз.
– Да, всё это – воспоминания, – Фея отвечает медленно и нехотя, отчасти смущённая переменой в чужом настроении. Спрашивает, чтобы лучше узнать? Чтобы найти слабость? – И я их буду хранить столько, сколько придётся. Каждому нужен тот, кто будет помнить его вечно. Даже если это кажется невозможным.
Она будет помнить каждого из тех, кто подарил ей свою веру, даже если покажется, что в этом нет никакого смысла. Память – её естество. Не всегда светлая, как её собственные воспоминания о детстве, но всегда нужная и необходимая. Спасающая от забвения. Помогающая взрослеть и сбываться собственным, внутренним воплощением, когда каждый, кто был когда-то ребёнком, однажды становится самим собой.
– Мне кажется, что ты не поймёшь, – потому что на поверхности солнечные котята, спелые яблоки, звёзды, которым придумывают имена после того, как находят их в траве под абрикосовым деревом, дожди, от которых можно спрятаться среди подсолнухов; сокровища, которые легко найти в каждом дне: камешки причудливой формы, цветные стекла от витражей, зубы драконов (и пусть кто-то только скажет, что их не существует), следы от лап самых настоящих чудес. Мир, полный цвета, красок и чувств. На поверхности всё то, что кажется ломким и хрупким, как тонкий хрусталь. Достаточно смахнуть широким жестом – разобьётся.
– Но это будет даже интересно, – скрестив руки, она плавно взмывает выше, чтобы оказаться на уровне чужих глаз. – Наблюдать, как с каждым мгновением не только дети, но и взрослые навсегда просыпаются от твоих кошмаров. И ты будешь исчезать – медленно – капля за каплей.

– Себе нравиться сложно.
Говорить об этом – почему-то легко. Наверное, от того, что любить себя ещё сложнее и она это знает.
– Для всего нужно время. И не одно оно, – Фея пожимает плечами, словно до конца не уверена в собственных словах.
Говорят, что время лечит – так вот это глупости. Лечит не время, а вещи куда как более ощутимые, одновременно медлительные и скоротечные. И что-то такое же важное, как память о собственном «я».
– Здесь не очень удобно, слишком шумно, вечно мельтешат эльфы и я привыкла к теплу. Крылья замерзают, – она говорит быстро, легко подхватывая перемену в разговоре, скрывая за словами пронизывающий неприятный холод, искреннее желание вернуться в тепло и катастрофическую невозможность просто взять и развернуться, чтобы уйти. Он говорит, что благодарен даже им, но за что? Они ничего не сделали раньше и, как ты не крути, ничего не делали сейчас, если только не брать в расчет бесконечное подозрение и тонну неприязни, за которые должно, наверное, быть стыдно. Словно бы это до ужасного мелочно.
– Но это всё мелочи. И приятно проводить время с… – Фея запинается, сбиваясь на полуслове, и завершает фразу медленнее и чуть тише, – с друзьями. Даже если они бывают несносны, как дети.
В действительности, если бы не эта вынужденная необходимость присматривать за бывшим Королём Кошмаров, то они виделись бы всё так же в лучшем случае пару раз в году. Не сказать, что такое положение вещей печалило вечно занятую Зубную Фею, но, как оказалось, проводить время не только за работой оказалось весьма приятным занятием. Вот только её здесь держит не одно лишь желание разнообразить собственные будни.
Неловко замолкая, Фея растирает одну ладонь о другую, согревая озябшие пальцы, прежде чем, поджав губы, сжала в кулаке острый резец. Память о смертной жизни, значит?
– Забытые воспоминания такие же печальные, как потерянные дети. И я иногда совсем не знаю, что с ними делать, – на раскрытой ладони она протянула Питчу молочный зуб, отводя взгляд и, взмахнув крыльями, оторвалась от пола. – Это ведь трудно – вспомнить всё. Да? 

[AVA]http://sg.uploads.ru/fAhig.jpg[/AVA]