Плохо, когда день с самого утра начинается с неприятных открытий. Особенно, если список начинается с непосредственно открытия глаз и обнаружения себя у себя дома, вернее в месте, которое было таковым до вчерашнего дня. Такая вот утренняя загадка: как она умудрилась очутиться там, куда еще накануне вечером совершенно отчетливо не собиралась попадать никогда. 
Ах да, точно, ведь больше идти было некуда.
В памяти постепенно восстанавливались события предыдущего слишком длинного дня, выстраивались причинно-следственные связи между фрагментами и образами. Продолжая неподвижно лежать в кровати Белль отстраненно наблюдала за этим процессом, с таким странным равнодушием, будто все это вовсе к ней не относилось. Вот проклятие Снежной Королевы опускается на Сторибрук; вот она забилась в угол своей библиотеки и погружается в самые глубоко запрятанные обиды и страхи, вскоре начиная ими захлебываться; вот Эльза пытается докричаться до нее через пелену проклятия; вот она сама кидается на снежную принцессу с кинжалом, намереваясь прирезать не то ее, не то себя; а вот Эльза жертвует собой втягивая в себя мириады осколков чужой ненависти - и ту парочку, что засела в Белль, с которой она сама так и не смогла справиться, едва не разрушив себя до основания; вот Белль в отчаянии зовет, кричит, хрипит, шепчет, потом уже беззвучно шевелит губами повторяя одно и то же имя, оно почему-то было очень важно тогда, но сейчас девушка лишь отмечает, что выглядит это со стороны крайне глупо; вот она на чистом адреналине добирается до лавки Голда...
В горле встает болезненный комок. Ей приходится прервать мысленный показ слайдов, несколько раз глубоко вздохнуть, добавить еще несколько воображаемых стенок между этими картинками и всей той лавиной  собственных чувств, которая, наверное, убьет ее, если прорвется. Еще она успевает подумать о том, что несмотря на всю свою ненависть к заклятиям то отнимающим, то возвращающим, то подменяющим память... она, пожалуй, хотела бы забыть этот день как очень страшный сон. И никогда больше не смотреть ни на звёзды, ни на снег. И тут же устыдилась.
Прости меня, Эльза. Конечно, я буду помнить.
Лавка. Муж встречает ее просьбой не бить волшебный антиквариат. Как будто в шутку, но шутка слишком злая для той, кто за все это время разбила одну только чашку, да и с той потом носилась столько, что та стала символом четы Голдов. И взгляд. Колючий, цепкий.
Знакомый и очень древний. Так не-шутя шутил Тёмный маг до того как стал для нее Румпельштицхеном, и, тем более, Румпелем.
Как она не заметила этого вчера? «Наверное потому, что едва держалась, чтобы в обморок от усталости не свалиться. Переживание проклятья в себе и беспомощное наблюдение за гибелью подруги вкупе с переживанием предательства самого близкого человека - довольно утомительные занятия», - внутренний голос разума был безусловно ее собственным, но ехидностью интонации до боли напоминал Тёмного.
Потом был вопрос про кинжал, спокойное признание Румпелем факта его подделки и... каким-то невероятным образом главный мучивший её вопрос о том, почему он не отозвался на ее отчаянный зов о помощи, в устах супруга превратился в обвинение её за то, что вообще посмела воспользоваться кинжалом. Белль прокрутила этот момент несколько раз, но так и не нашла ни намёка ни во взгляде, ни в голосе, ни в мимике на беспокойство за нее, ни мельчайшего интереса к тому, почему он так сильно был нужен ей тогда - и потом.
Вот оно. Сколько бы ни было лжи, недомолвок и тайн... она никогда не сомневалась в искренности его чувств. Румпель мог бы разозлиться, но за то, что она не позвала его, когда было нужно. Никак не наоборот. На этом держалось все.

Ей стало зябко, руки машинально переплелись на груди, девушка съежилась, обнимая себя за плечи. Только теперь она обратила внимание на шум снизу и осознала, что находится в доме не одна.  Внизу был кто-то чужой. По странному стечению обстоятельств этот чужой считался ее мужем.

Какой бы соблазнительной ни казалась мысль притворяться спящей пока Голд не уйдет куда-нибудь, чтобы спокойно выскользнуть из дома, Белль все же заставила себя встать и одеться. Ее немного пошатывало и мутило, пережитый стресс все еще давал о себе знать. Пережитый ли? Она очень осторожно заглянула в ту часть сознания, в которую сдвигались все те эмоции, грозившие перерасти в неконтролируемую истерику... и не обнаружила там ничего. Уже без осторожности, целенаправленно поискала хоть какой-то отклик. Тщетно. Будто что-то перегорело, то, что раньше всегда светилось жизнью.
Напротив нее стоял кто-то чужой. По странному стечению обстоятельств это было ее собственное бледное отражение в зеркале.

Ароматный запах, застигнувший ее на лестнице, вызвал в Белль глубокое недоуменье. Оладьи? Все это время - это он там завтрак сооружал? Она не смотрела на часы, но судя по солнцу было в районе полудня. Вне всяких сомнений, Румпельштильцхен проснулся намного раньше... и оладьи не были основой его рациона.
Открывшуюся ее взору картину можно было смело назвать идиллической: кипящий чайник на плите, живописная стопка оладий на тарелке и заботливый муж, правда несколько помятого вида. На контрасте с вчерашним днем это производило мягко говоря сногсшибательное впечатление. Белль как-то интереса ради листала книгу, в которой было несколько ярких иллюстраций полигонов после ядерных испытаний. И если представить нечто похожее, где посреди всех этих километров выжженной земли на месте которых раньше был город, стоит жизнерадостный мужчина с букетом роз и словами «Извини, дорогая, что-то я погорячился», то в целом получался соответствующий эффект. А еще от всей этой идиллии разило пряничным домиком за которым нет-нет, и проглядывался намек на человеческую мясорубку в подвале. На заднем фоне проскользнула предательская мысль, что идея переждать и незаметно выскочить все же заслуживала большего внимания. Ей не было страшно, но на диалог не было ни сил, ни желания. Впрочем мысль была отогнана как недостойная и безнадежно запоздавшая в любом случае. Поэтому Белль собралась с духом, прошествовала к столу и даже выдавила из себя:
- Доброе утро, - что могло бы быть и вопросом, и издевкой, или впечатлением от мизансцены, или даже тем самым жизнеутверждающим приветствием каким оно и задумывалось, если бы не прозвучало настолько бесцветно.

- Я думала, ты изменился.
- За тот час, что ты меня знаешь?
На дороге судьбы тысячи развилок. Одни ведут в никуда, другие представляются значительным разворотом, чтобы спустя несколько миль влиться обратно, третьи такие незаметные, такие неважные, что можно и проглядеть - а потом заблудиться вовсе. И не предугадать заранее, к чему приведет каждый новый выбор в отдаленной перспективе - можно лишь надеяться, что внутреннее чувство направления поможет принять верное решение. Если знаешь куда хочешь прийти, конечно.
Румпельштильцхен сделал шаг навстречу. Каким бы гротескным ни казалось это поползновение на фоне развернувшейся пропасти - важно было само намерение, обозначение вектора движения. Важно - да. Но недостаточно. Белль не торопилась делать свой - она не знала куда. Со странным любопытством она рассматривала мужа так, словно видела его впервые - и в определенном смысле, так оно и было. Вчера за нее еще решали эмоции, адреналин от пережитого, когда куда проще руководствоваться привычкой, чем пытаться сходу перестроиться в новую картину мира. Но сейчас, достигнув эмоционального дна и не успев восстановиться, импульсивность ей изменила - вместо этого она чувствовала растерянность. В этом новом старом мире координаты безнадежно перемешались и, казалось, все знакомые точки отсчета оказались чем-то иным.
Привычно было бы или принять извинения и простить, или отказаться от них и уйти. И, по правде, ей хотелось обратиться к ним, потому что так было проще, а ей нужно было больше времени, чтобы разобраться в себе. И на оба она не могла пойти - отказ ударит по мужу, бессмысленно и жестоко, а "прощение" хоть и успокоит супруга, но на самом деле отгородит ее от него теми же идиллическими декорациями, которыми сейчас отгораживался он. Вот и получалось, что никакого выбора для нее вовсе не было, кроме как сделать свой шаг навстречу - или стоять на месте, передав всю инициативу мужу, что было очень соблазнительно, полностью одобрялось внутренним голосом нашептывающим про отсутствие сил и воли... но было тупиком.
- Выглядит очень здорово и пахнет невероятно, но... я так сильно перенервничала, что уже одна мысль о еде вызывает тошноту, прости. Я обязательно поем, но позже, ладно? А пока - давай выпьем чаю. Вместе.
Она не кривила душой: аппетита не было и в помине. Пить же хотелось ужасно. Вместе - было единственным настоящим решением, светом маяка светившем где-то там, поверх зарослей. Осталось выяснить только, что же это за место. Всего-то.
Белль усаживает мужа за стол, и сама занимается заваркой чая - ей нравится сам процесс, в нем есть что-то от волшебного ритуала. Не таких, что характерны для Румпельштильцхена, намного проще, естественней, легче - сродни контакту ведуний с травами, когда человек не подчиняет себе природу, но стремится подружиться, просит у нее о помощи, находит силы и поддержку. Белль ополаскивает кипятком заварочный чайник, дает сухому чайному листу согреться, начать раскрывать свой теплый фруктово-древесный аромат, после этого плещет немного воды, тут же сливает "промывая" лист, и только теперь заливает заварочный чайник доверху. Ей это тоже помогает собраться с духом для следующего шага.
- Вчера был сложный день. Столько... открытий, - закончив с приготовлениями, Белль присаживается за стол. - Я столкнулась со своей внутренней тьмой - и едва не погибла от собственных рук. У меня на глазах умерла подруга, пожертвовав своей жизнью, чтобы спасти город от проклятья. Было... страшно. Очень, - она прерывается, чтобы разлить темно-янтарный настой в пару фарфоровых чашек. Интонация голоса звучит буднично, противоестественно своему содержанию, только руки почему-то теперь подрагивают, так что струя из чайника норовит пролиться мимо. - Кажется, лучше этим все же заняться тебе. - Белль опускает чайник на стол и переводит взгляд на мужа.
- Ты хотел извиниться за ложь про кинжал? Ну... мы оба теперь знаем, что неоправданно было доверять мне настоящий. Я теперь знаю. Проклятье вытащило наружу все, что пряталось настолько тщательно, что мне почти удалось убедить себя, будто этого и вовсе нет. А теперь сомневаюсь, было ли что-нибудь кроме. Как только ты живешь с... этим годами. Веками, - она дует на чай, делает пару глотков и хмурится. - Глупо было верить, что ты действительно мог доверить кинжал, от которого зависит твоя свобода - мне, обычному человеку со слабостями, не способному защитить его ни от других, ни... как выяснилось, даже от себя. Мне только непонятно - зачем было... так? Я ведь пыталась отговорить тебя, вернуть кинжал, приводила все эти доводы... зачем была эта изощренная проверка? Что и зачем ты хотел этим доказать - и кому, мне или себе?
Она прокручивает события тех дней в памяти, пытаясь найти ответ, и неожиданная мысль прошибает ее словно удар током. И без того бледное лицо теряет, кажется, последнюю краску. Глаза округляются, а дрожащие губы едва шепчут:
- Ты убил ее. - Белль не была готова к такому открытию за утренним чаем. За любым чаем в любое время. Вернувшимся голосом доозвучивает мысль, кошмары ведь нужно досматривать до конца, - убил и поклялся на фальшивом кинжале, что не делал этого.

Он говорил, а она слушала, ни на йоту секунды не отводя внимательного взгляда, не моргая - и почти не дыша. Не позволяя себе реагировать на упреки, боясь пропустить... но нет, слово которому поверила бы собственная жена, так и не прозвучало. Это не могло быть случайностью.
Виски прорезало острой болью. Белль рефлекторно поморщилась и потерла их пальцами, а потом облокотившись о стол частично закрыла ладонями глаза, не полностью, но так чтобы источник света не бил по глазам - и еще так можно было не смотреть на мужа, потому что просто отвести взгляд ей не удавалось, его словно приковало - она все искала родные черты в фигуре напротив, словно происходящее могло быть наваждением. Но это был он - и Румпельштильцхен занимался излюбленным делом, освоенным с высшим мастерством - прятался в словах, искусно жонглируя ими и подменяя понятия. Вот только если обычно он просто укутывался ими словно плащом, уходя от ответа, то сейчас, как и вчера, ощетинился колючими иглами. И хотя ни один из выпадов не попал по ней, но само то, что он вот так от нее защищался и отгораживался... сейчас. После того как она ему открылась. Конечно. Он ведь тоже увидел, какая она... на самом деле. Конечно, он больше ей не верил. Должно быть и раньше подозревал, потому и не говорил правду, а теперь вот убедился. Белль вздрогнула всем своим существом, внутренности неприятно сжало черной дырой,  и волна слез поднимавшаяся вверх застряла сухим и болезненным комом в горле.  Она и сама себе больше не верила. Ведь если заглянуть внутрь, не кривя душой - так ли она хотела узнавать эту самую... правду?
- Не, - хрипло проговорила она, перебарывая боль в горле, - не без разбора.
Белль отняла ладони от лица, заставляя себя смотреть ему в глаза. Заставляя себя признавать то, от чего сбегала раньше. Видела - но так талантливо убеждала себя, что видит совсем иное.
Та ведьма держала его в плену почти год. В клетке, словно животное. Измывалась с особой изощренностью на какую только способна черная зависть отвергнутой злобной женщины. Использовала как оружие против них - и он ничего не мог ей противопоставить, будучи беспомощным рабом владельца темного кинжала. Который он отдал, не задумываясь, чтобы только.спасти Бея - также, как пожертвовал собой, чтобы спасти их от Пэна.  А что... что в итоге?
Тот совершенно потухший взгляд, когда его вернули к жизни,говорил о том, что на том свете света не было вовсе. И первое, что ждало его по возвращении - умирающий сын, ради которого он отдал все - сперва свою жизнь, а потом свободу. Почти год их совместной агонии в одном теле. И - смерть Нила. Ведьма не отпустила его даже на похороны. Но - даже после всего он нашел дорогу, вернулся к ней...
А она заставила дать его обещание, на которое не имела права - не мстить Зелене. Она так боялась, что убийство ведьмы столкнет его в пропасть из которой даже их любовь не сможет его вытащить... Ее любовь. Которая ничего не стоила против темного проклятия. И Румпель это знал - когда отсылал ее прочь, не способный противостоять прямому приказу на ее убийство. И она это знала - и убегала, тогда - и потом, оставляя возлюбленного наедине со всем его адом. 
- Ты не чудовище, Румпель, - Белль заплакала. В ее глазах отразился страх от тени понимания всей бездонности той пропасти. - Ты человек, обреченный нести на себе весь груз темного проклятья. Сильный человек - сумевший сохранить в себе человечность, несмотря на нечеловеческую цену, которую тебе приходится платить. Я... я бы так не смогла.
Ей хочется обнять его, но она не может сдвинуться с места. Не может стоять рядом с ним. Не теперь.
- Прости... прости.
Она уткнулась взглядом в чашку и сделала глоток. Поморщилась - чай был горьким.