Щелчок, раздавшийся за спиной в полной тишине, шерифу Свон был знаком очень хорошо – это был звук снятого с предохранителя пистолета.
Впрочем, это был всего лишь Джефферсон; шагнув в кухню и коротко взглянув на Эмму, он поставил предохранитель на место и опустил оружие.
- Пардон. Думал, посторонние, - выразительно вздернув брови, он покосился в сторону раковины и неохотно продолжил, – моют тут мою посуду.
Выглядел Шляпник немного… не в уме. Он был в той же одежде, которую вчера переодел взамен испорченной по возращении домой, и в его случае это значило, что он так и не ложился.
Вечером, уложив спать дочь, попавшую под тлетворное героическое влияние Истинно Верующего Генри Миллса, и убедившись, что Эмма тоже впала в режим летаргии, он пошел в мастерскую и сел за стол. На столе, среди разложенных по линейке инструментов и на фоне стены с подсвеченными диодными лампами стеллажами с цилиндрами, лежала Шляпа.
Он сел посмотреть на нее – и забылся.
Не сказать, чтобы он думал о чем-то конкретном и особенном. Скорее, обо всем сразу, позволяя одной мысли перетекать в другую безо всяких логических предпосылок и шлюзов. О проклятьях, о Сторибруке, осколке зеркала, дочери, свободе, Зачарованном Лесе, Эмме. Впрочем, возможно, он просто спал с бездумно открытыми, уставившимися на портал глазами, а мысли просто лились по краю его подсознания, потому что в глубине души он знал, что шоу по-прежнему продолжается, и в связи с вновь открывшимися обстоятельствами дела – в связи со Шляпой на столе – необходимо будет принять решение.
В себя – да и то не до конца – его привели только чуть слышные звуки, доносящиеся со стороны кухни.
Сейчас он перевел взгляд с Эммы на часы – пять тридцать – и обратно. Если это было не пять тридцать вечера – а он вряд ли пропустил так много – то время для молока было причудливым.
Убрав пистолет и притворив за собой дверь, Джефферсон молча прошел мимо женщины, открыл угловой шкафчик и по очереди вытащил из него банку с медиаторами, круглый зеленый омерзительно-уродливый чайник и, наконец, бутылку виски. Последнее удовлетворило его поиски. Пусть где-то в недрах гаража и завалялась еще одна машина, но Грейс в школу он утром все равно не повезет. Об этом сообщал календарь, на котором наступивший день значился воскресеньем.
- Я хотел сказать тебе спасибо, - сказал он, вдумчиво и внимательно наливая в стакан на два пальца. – За то, что… в конечном счете, заставила Шляпу работать.
[AVA]http://i71.fastpic.ru/big/2015/0603/71/64c4690ad237af3ca84a2b015dd0e671.jpg[/AVA]

You can't always get what you want
You can't always get what you want
But if you try sometimes, well…

Главной проблемой Шляпника - он был близок к пониманию этого сейчас как никогда близко - было то, что он всегда хотел всего и сразу. Хотел красть у колдунов безделушки и безнаказанно жить с Мэри-Энн в вечном медовом месяце, швыряясь деньгами; хотел обеспечить дочери будущее, ничем не поступившись для себя; хотел жить с Грейс в достатке Сторибрука, и чтобы ему ничего за это не было. Вот и теперь - он ставил упрямой штуке реальности невозможные условия. Казалось, только позавчера (хотя по ощущениям с позавчера прошло несколько лет) он полностью утвердился в мысли, что город, в котором его в любой момент могут превратить в психопатическую машину убийства - не место для его ребенка, и всё заново по умолчанию уперлось в план эвакуации. Шляпа была каким-то Граалем, отсутствие которого не только отягощало, но и на самом деле значительно упрощало жизнь: можно было думать только о ее получении и считать, что с ним все проблемы автоматически решатся.
Черта с два. Вот она, Шляпа, всю ночь пролежала прямо перед ним - и что? Забирать Грейс в разруху Зачарованного Леса, где ее ждет неизвестно что, или в иной, совершенно чуждый ей мир, чтобы начать всё с чистого листа - или остаться здесь, где она успела прижиться и обзавестись друзьями, и жить в вечном ожидании нового накроющего этот гадючник проклятья и толп паломников, желающих попользоваться порталом на халяву? На то, что Эмма сохранит результаты их маленького сеанса кройки и шитья в тайне, можно было не рассчитывать - рано или поздно для какой-нибудь чарминго-спасительской миссии понадобится Шляпа, а вместе с ней и проводник. Guess, как говорится, who.
Спасительница. Вот кто по-настоящему путал его карты - как будто они были в порядке до этого. Он должен был решать не за себя и не для себя. А думал он, с учетом всех вышеперечисленных граней кубика, совсем не об этом. И не об этом говорила сейчас сама Эмма.
- Значит, остаться? - скупые, сиротски-неохотные, словно от сердца оторванные слова шерифа Свон в домашней одежде его несуществующей жены вызвали усмешку. Стало быть, кое-кто здесь претендовал на роль собаки на сене. Покачав в ладони стакан, Джефферсон задумчиво сделал глоток, хотя состояние измененного сознания было при нем уже и без виски. Отставил на стол. - Остаться, брать за проезд борзыми щенками и помогать страждущим. Магам скидки, чтобы не превратили в улитку. Звучит как план.
Ерничая, он смотрел, как она в защитном рефлексе прячет ладони и лицо – смотрел тяжелым, пристальным, осязаемым взглядом. На самом деле дом в песках значил не так уж и много. Он был... просто частью картинки. Джефферсон уже знал ее руки, и ее упрямство, невыносимость и биение жилки на шее. Он знал свою недолеченную одержимость и свое чувство, когда в пустыне он понял, что падает и не может нести ее дальше.
Еще он знал, что всё это – лирика, а не лирика – это ее три (?) мертвых мужчины, пират и Предназначение, и еще одна тысяча крупных и мелких обстоятельств, но ведь может же быть человеку с белым билетом море по колено, так? Может человек с белым билетом послать всё к черту и шагнуть вперед, надвигаясь так же неумолимо, как однажды они уже танцевали в этом доме?
Вполне.
- Твое мнение имеет значение, - сомкнув пальцы на ладони Эммы, он аккуратно вместе с ней поставил чашку. – Я разве не упоминал? Ты особенная. Кажется, мы даже хотели поговорить о чем-то подобном. Поговорим, Эмма?
Поцелуй без опоры – галантен. Он значит, что еще можно попробовать нашарить на столе бутылку.
[AVA]http://i71.fastpic.ru/big/2015/0603/71/64c4690ad237af3ca84a2b015dd0e671.jpg[/AVA]

То, что любое проклятье можно снять поцелуем – ерунда. Джефферсон верит в магию, как Франкенштейн верит в свою науку, но любое проклятье – поцелуем? Лажа, серьезно. Когда ты юн, впервые влюблен и не знаешь страха в лихорадке своего истинного чувства, возможно, это и есть всё, что требуется: развеять злые чары, пробудить принцессу и жить с ней долго и счастливо. Но если ты проклят самой жизнью, если каждое из былых несчастий оставило внутри тебя по незатягивающейся зарубке, и если напротив тебя не звонкая лирическая девочка, а женщина, побитая жизнью не меньше твоего, - какого мгновенного исцеления можно ожидать?
…Ну, кроме, разве что, самого крошечного - скатившейся капли горькой соленой воды. Обрушившегося груза ее нежелания признавать, что кто-то вновь подошел к ней слишком близко. Ей было тяжело по-иному, чем ему: у него не было никого, кроме галлюцинаций, хм, тридцать три года. Он забыл, разучился, поставил на себе крест - безо всякой байроновщины и романтически-меланхолического флера. Его причины были вполне практическими, и поэтому сейчас какая-то глубинная его часть, сохранившая холодную рациональность, смотрела на его желание получить Эмму Свон со всеми ее неприятностями просто с ужасом. Не слишком похоже на прекрасное всепобеждающее чувство? Зато правда.
И всё же он не мог остановиться. Он понятия не имел, что он делает, зачем, и что дальше; он знал только то, что хочет, чтобы эта несносная твердолобая женщина осталась, потому что в конечном счете только они могут понять друг друга до конца, потому что всю жизнь они бродили одними и теми же дорогами, чтобы встретиться совершенно разными людьми, и потому что каждый раз, когда он на нее смотрит, замершие стрелки часов начинают движение.
И целовалась она как в последний раз.
Он взял ее лицо в ладони, стер большим пальцем мокрую дорожку с кожи, защищая осторожностью жеста ее открывшуюся уязвимость; бессознательно провел дальше, тронул уголок губ, и та часть, что уже успела проглотить рациональную с потрохами, сказала - вольно же тебе было убивать столько времени зря, приятель. Неудивительно, что оно тебя не переносит.
- Хочу еще поговорить, - отозвался Джефферсон, не скрывая явной превратности смысла. - Но дети спят... - он помолчал, пытаясь накопить достаточное количество концентрации для связной мысли. Потом поднял взгляд. - Скажи мне, Эмма: насколько именно я перешел дорогу Киллиану Джонсу?
[AVA]http://i71.fastpic.ru/big/2015/0603/71/64c4690ad237af3ca84a2b015dd0e671.jpg[/AVA]

Вырыл и скинул? Вообще-то это достаточно хреново, услужливым тоном оператора колл-центра подсказал внутренний голос. Колл-центр не был в курсе подробностей личной жизни шерифа Свон и пекся не о интересах чести, с которыми Шляпник, несмотря на некоторую вычурность в стиле, никогда знаком не был (и не собирался), а совсем о другом  интересе – том самом, шкурном. Не своем – Грейс, которая совершенно не заслуживала того, чтобы ее недавно обретенного отца по-шекспировски пристрелили на почве ревности. Конкретно с этой точки зрения все обстояло именно так – достаточно хреново; и решение проблемы бессонной ночи было бы прозрачно и очевидно, если бы не еще одна маленькая деталь: оператор колл-центра нарвался на автоответчик.
Эмма ответила именно на тот вопрос, который он задал на самом деле, и это был именно тот ответ, что он хотел услышать.
В действительности, примерно за пару секунд до ее слов с Джефферсона вдруг схлынула уверенность в собственном неотразимом всезнании, в полном всепоглощающем понимании того, чего Спасительница даже сама про себя не понимает. Тошнотворно шевельнулся внутри мерзкий червячок: очень долгое время его единственной ролью была роль наблюдателя, человека, знающего больше других, но не вмешивающегося с этими знаниями в ход событий. Всегда в стороне, невидимка, не автор собственной истории, а летописец; и легко высокомерно читать людей со всеми их тараканами со стороны, легко смотреть на них сквозь стекло, но кто сказал, что, выйдя из этой тени отстранения, он не будет ослеплен и беспомощен как ничерта не знающий о жизни теоретик? Помнится, когда он решил совершить такую вылазку в реальность и подержать хорошую мину при плохой игре в прошлый раз, то получил черепно-мозговую травму, «больного сукина сына» и короткий упоительный полет с третьего этажа. Так с чего он теперь взял, что знает мысли и чувства Эммы Свон? С чего он взял, что она действительно испытывает то, что он на нее проецирует, здесь и сейчас, слишком ранним для малейшей адекватности утром, таким тихим, что слышно, как падают за окном в туман листья? Он смотрел на ее опущенные подрагивающие ресницы и был готов поклясться, что в ней живет страх того, что ее поцелуй  не снимает, а, наоборот, накладывает проклятье – статистически вполне закономерный страх, - но секундное паническое ощущение ирреальности, сомнения в происходящем заставило клятву застрять на полуслове. Кем он вообще может для нее быть после их пересчитанных по пальцам встреч, кроме сумасшедшего, связываться с которым себе дороже? Что сделал, чтобы подойти так близко, как ему кажется, он подошел? К чему ей вообще все это?..
…Поэтому, когда Эмма усмехнулась чему-то своему и сделала шаг навстречу, возвращаясь из безумной холодной дали расстоянием в двадцать сантиметров, Джефферсону было уже не до вещающих что-то внутренних голосов; он медленно осторожно выдохнул сквозь сжатые губы, и его прорвавшаяся улыбка неосознанно в точности повторила сторожкую недоверчивость Спасительницы.
- Я так чертовски устал думать, Эмма, - хрипловато уронил он.
Второй поцелуй не похож на первый - почти случайный и отрывистый, соприкосновение без опоры, готовое разорваться в любую секунду. Во втором поцелуе нет ничего случайного и легко завершаемого.
Глубоко, голодно и жадно, за лопнувшую пузырем паранойю, за все годы, что он смотрел на неподвижные стрелки, за то, что вчера они выбрались живыми из мира, который умер у них под ногами. За то, что это должно было случиться уже давно, но не случилось по его собственной глупости.
Сквозь древесную зелень и клочья тумана через подоконник переползает полоска сонного блеклого солнца – переползает и ложится наискось, золотисто полоснув по виски на дне стакана, по белому кафелю, светлым волосам; волосы всплескивают, когда он вжимает ее в стену всем телом, безвоздушно и просто, выхватывая сбившееся дыхание целиком и оставляя его след в соскользнувшей с шеи вниз ладони.
Разумеется, они говорят, они ведь и собирались поговорить – о том, за каким дьяволом им обоим это сдалось, о том, что он пожалуй повременит с переездом, по крайней мере, до следующей бури, о том, как она красива, господи, только тссс, тише, нельзя ничего громить.
Мало ли о чем можно поговорить в полшестого на кухне, так?
Она права, вчерашний дом не был настоящим. Настоящий – этот. С занимающимся за окном утром и спящими наверху детьми. Этот.
…Но, если и нет, в крайнем случае, всегда есть Эмма, чтобы разбудить его ударом.
[AVA]http://i71.fastpic.ru/big/2015/0603/71/64c4690ad237af3ca84a2b015dd0e671.jpg[/AVA]