Open your eyes 'cos another day is dawning,
Children of the night, can you hear the morn calling?
Skies open up and the angel starts falling,
Listen to the beasts, can you hear them hollering?

Всадник мчался прямо к обрыву.
Со стороны могло показаться, что обезумевший от взрывающихся по пятам огненных вспышек конь неуправляем и несет беглеца на верную погибель, но в действительности всё было не так: всадник очень хорошо знал, что делает.
- Куда он... - недоуменно пробормотал себе под нос капитан, возглавляющий погоню - и вдруг понял. - Проклятье! Не дайте ему добраться до воды!..
Эренделл пригнулся еще ниже к холке, почти распластавшись на конской спине, вонзил во взмыленные бока каблуки железных пыточных «сапожков» и ухмыльнулся. Поздно, приятель.
Герцог Костяных Пиков знал толк в западнях, темницах и том, как удержать колдуна в цепях и повиновении до публичной казни. Эренделла держали в зачарованных оковах, в огненном круге, не давая ни капли воды, полностью лишив его возможности использовать свои силы или черпать их из теней, чтобы если не создать лед, то хотя бы преобразовать в него любую подручную жидкость. Герцог позаботился почти обо всем; он допустил только одну ошибку - ему вообще не стоило ждать публичной казни. Таких врагов, как Эренделл, надо убивать на месте, быстро, практично и наверняка. Конечно, это не так эффектно, но иногда лучше пожертвовать возможностью покрасоваться перед другими членами герцогского Ковена, чем не спать ночами, ожидая, когда упущенная добыча вернется охотником.
Потому что такие всегда возвращаются. А лично он еще собирался взять аванс - предсмертные вопли карательного отряда, слишком тугодумного, чтобы догадаться обо всем вовремя.
Урок номер два: жизнь - в движении.
Конь заржал, взвиваясь на дыбы на самом краю обрыва, и из-под копыт полетели, отстукивая чечетку по острым отвесным скалам, камни. Высота была такой, что плеск беззвучно пропал в далеком гуле. Скатившись с коня, Эренделл коротко взглянул вниз, в темно-синюю, по-осеннему неприютную, неспокойно пенящуюся бездну… и прыгнул.
Объятья воды – не разбился о скалы, повезло, - были почти теплыми. Морская соль резко ожгла раны, обрывок кандалов и сапоги-колодки тут же потянули на дно, но, несмотря на то, что вода никогда не была его любимой стихией, Эренделл впервые за несколько дней почувствовал себя рыбой, которая наконец-то может дышать жабрами.
Железо тащило его всё глубже вниз; он расслабленно закрыл глаза и позволил набранному в легкие воздуху сорваться с губ серебристыми пузырьками…
Через несколько секунд поглотившая человека гладь расступилась, взрезанная поднявшейся со дна и растущей вверх прозрачной колонной льда; стоящий на ее вершине чародей вознесся к краю обрыва почти так же стремительно, как и упал, но только теперь его руки покрывала не сеть ожогов, а заиндевело-алмазная корка доспеха, и скрежет восстающих из волн ледовых глыб заставлял берег содрогаться.
Преследователи с их жалкими стрелами и огненными шарами были перед ним как на ладони. Он засмеялся каркающим веселым смехом и вздернул ладони.
Крр-рак. Иногда лед поет тонкие, почти неземные песни, иногда надламывается с хрустальным звоном, но когда лед разрывает ткань и плоть, пронзая человеческое тело насквозь, слышится только тошнотворный хруст. Так, с хрустом, он прорастает на берегу, этот игольчатый лес: просоленные горьким туйоном морские деревья, несущие на голых ветвях шестнадцать пришпиленных мотыльков.
…Судя по хрипам, кто-то был еще жив. Затих стук копыт умчавшейся без седока перепуганной лошади. По прозрачным как слеза стволам начинала медленно стекать к земле кровь.
Это хорошо, соленой водой не напьешься.
- Можете просить о быстрой смерти, но имейте в виду, что последнего оставшегося в живых я отпущу передать сообщение герцогу, - стража в геральдических цветах не была врагами, к которым следовало проявлять уважение стремительностью убийства, к тому же Эренделлу хотелось немного отдохнуть.
Он поморщился и стряхнул рассохшийся от мороза обрывок цепи с запястья, потом свесив ноги сел на краю колонны и освободился от колодок - изящная обувка, но не его фасон. Отжал мокрые волосы. И начал неторопливо, льдинка ко льдинке, созерцательно играя халцедоновыми гранями на белом дневном свету, собирать лестницу к берегу.
- Возможно, мне следует принести вас в жертву морской богине, - поделился он своим хорошим настроением с мотыльками на кольях. – В конце концов, сегодня я ей должен.
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

Урок номер три: никогда не поминай богов всуе. Век бессмертных длинен и наполнен скукой, и порой они могут откликнуться на самый тихий шепот, приковать свое царственное ревнивое внимание к самой незначительной мелочи. Всего-навсего кромка льда у прибрежных скал, кто бы мог подумать, что это сработает. Если бы он знал, то давно сделал это раньше.
Простые крестьяне и герцоги Ковена, носители магических сил, боялись Эренделла потому, что видели в нем неуправляемую стихию, с которой невозможно договориться, которую невозможно ни подкупить, ни запугать, ни укротить. Как от стихии, от него можно было только бежать. Его называли безумцем, варваром, бешеным зверем – и отчасти Эренделл был с этим согласен. Ему не нужны были союзники, и он не скрывал, что сотрет примыкающих к нему глупцов в порошок, едва они перестанут быть ему нужны. Он хотел покрыть собой эти земли, выкорчевать с корнем их вековые порядки и установить свой; а новая эра не устанавливается медовой дипломатией.
И все же он был человеком из крови и плоти, привязанным к своему телу и своей жизни. Черная ворожба и выпитые зелья стерли с его лица следы истинного возраста, но ему было двадцать семь лет, и он любил ее, свою стремительно пылающую смертную жизнь, по-земному страстно. Сила же, швырнувшая его вместе с обломками ледяного леса в разъяренные волны – вот что на самом деле было стихией, чистой, упоенной и разрушительной. Стихией без оков человеческого века, в сравнении с которой лед и тени чародея, способные покрыть целый город, были просто детскими игрушками – и, как видно, игрушками оскорбительными. 
Инстинкт выживания требовал защищаться – цепляться нитями Тьмы, не позволяя волочить себя щепкой по острым донным камням, останавливать бушующие валы, возводя всё новые айсберги, - но усилием воли, собрав всё свое хладнокровие в бесконтрольном хаосе, Эренделл заставил рвущиеся заклятья молчать. Богиня моря могла прихлопнуть его как муху, у него не было никаких иллюзий на этот счет; он покорно отдался бурлящей, розоватой от крови воде, сконцентрировавшись лишь на двух задачах – держать дыхание и не расшибиться насмерть до тех пор, пока шепчущая вода не заговорит с ним по-настоящему. Он был уверен, что заговорит: к чему иначе такое внимание?
Наконец вытолкнутый на поверхность, он закашлялся, жадно хватая ртом воздух; желтые глаза завороженно распахнулись, встречаясь с огромным зрачком, черным островком, плавающим в зеленом бездонное море. Во всем своем ужасе Урсула была прекрасна, и на бледном лице колдуна, неизмеримо крохотного, с кишащими под ногами скользкими хищниками, гораздо сильнее благоговейного страха читалось жадное любопытство.
Он говорил с волками, и лесными духами, и мертвецами, хранящими свои тайны. Их ответов ему давно было мало; он давно искал встречи настоящим с божеством, и сейчас, сознавая, что висит на волоске, всё же был уверен, что не может умереть сегодня.
- Не гневайся, Урсула, каждый хочет жить, - в каркающем голосе запульсировали мальчишеские азартные нотки; Эренделл крепче ухватился за вытянувшую его из бездны и способную малейшим щелчком отправить его обратно руку. – Я взял у тебя, но верну долг сторицей: мой собственный лед всегда рано или поздно впадает в твои ручьи. Сегодня ты уже дала мне жизнь – дай теперь говорить с тобой.

[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

- Не слишком печально, - искренне откликается Эренделл в ответ на издевку богини. Она плещется вокруг, перетекая из облика в облик, словно сама вода, меняющая невидимые сосуды, и его гораздо сильнее тянет наблюдать за ней, чем разглядывать куски трупов в рыбьих пастях, на которые она указывает ему белой, в эту секунду совсем человеческой рукой. Ох уж эта божественная тяга к зрелищности: можно подумать, он никогда не видел, как едят людей. – Таков закон движения: все хотят жить, но те, кто хочет больше, отправляют на корм червям и рыбам тех, кто хотел меньше. Ты презираешь наш человеческий век, но он - это всё, что у нас есть. На познание глубин и высот, любовь и славу, добро и зло - один миг. И мне мой миг нужен полностью.
Волна отступает, обнажая камни, и его израненные босые ступни нащупывают дно, но Эренделл знает, что сейчас ходит по очень тонкому льду. По столь тонкому, что с таким же успехом можно было бы пытаться ступать по водной глади. Присутствие Урсулы, - в виде неясных ли очертаний, гигантского склоненного силуэта или юной девушки, - всеобъемлюще, как воля всех океанов, сконцентрированная в одном месте. Космическая сила и зыбкое женское любопытство, грозящее перерасти в скуку или раздражение и плеснуть водой – так легко и так фатально. Разумеется, он боится. Просто его страх проявляется иначе, чем у других: например, он не начинает размышлять о том, каким образом можно убить бога (а возможный способ убийства - обычно первое, что занимает его при любом новом знакомстве). Сейчас он размышляет только о том, как остаться в живых самому.
Перед такими силами не изображают то, чего нет, и Эренделл стоит перед ней самим собой - воплощением кратко цветущей смертной жизни, веселым, жгуче-холодным и целеустремленным, больше зверем, нежели человеком, потому что пронизывающая его первобытная магия уходит корнями под землю, в изначальную ночь, в еще лежащие в горах первые ледники. Он защищает перед Урсулой смертность, но не людей, поскольку сам гораздо лучше ладит с волками. Люди для него в большинстве своем - скот, причем скот, далекий от природы, хотя и паразитирует на земле.
Сторожко и пружинисто, инстинктивно выверяя каждый шаг по донным камням, колдун приближается к валуну, на котором устроилась рыжая маска богини. Его пережженные, почерневшие от зелий губы вздрагивают в намеке на упоенную усмешку: он на волоске, это и значит быть живым.
- Не смею лгать тебе о себе, госпожа: как мне известно, вечные не жалуют таких, как я. Алчных до суетной скоротечной людской власти, разменивающих убийствами себе подобных одно зло на другое, один жестокий порядок на такой же, но еще более жестокий… кажется, так говорили обо мне духи. Я воин и убийца, это правда; и всё же я рискну просить тебя о милости. Говорят, в твоем незримом дворце есть жемчужина, выросшая поверх крупицы одной черной души, и еще говорят, будто бы душа не может покинуть мир живых, покуда существует эта жемчужина. Нет речи о том, чтобы забрать ее, но я прошу позволить мне взглянуть на нее, если эта легенда правдива.
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

Закономерный вопрос. Нельзя сказать, что Эренделл к нему не подводил - совершенно белыми нитками. Стало быть, и бессмертные не гнушаются этой банальностью власть имущих – «у тебя есть десять секунд, чтобы убедить меня не убивать тебя». И стоит ради этого жить тысячу лет?
«Что ты творишь, Эренделл? Чему ты смеешься? Мы почти мертвы», - сестрица все еще немного обижена на то, что в плену, пользуясь неразрывной связью, он тянул из нее жизненную силу. Ее можно понять, но ей не следовало бы соваться к нему в голову сейчас, когда там уже пляшет и разверзается бездной морская богиня. Он слышит далекий вскрик: сестра отшатывается от края пропасти, парализованная ужасом - словно это не она смотрела вместе с ним в изначальную Тьму, после которой человеческие глаза уже не могут видеть мир по-прежнему. Во Тьму, что старше жизни и воды.
Впрочем, она всегда была чувствительнее.
Чему он смеется? Чему угодно, лишь бы не кинуться с утробным ворчанием в слепом желании вырвать кусок плоти. Вы не станете бросаться на море за то, что оно окатывает вас водой, даже если это море обладает обманчивой иллюзией женского горла, которое можно сдавить, и женского смеха, что звучит у вас в ушах, мельтеша и перепархивая с места на место. Это бессмысленно и, в последнем случае, самоубийственно. Эренделл не привык к покорности и множественным обливаниям, и ощерившийся оскал вместе со вспорхнувшей с лица и одежды ледяной взвесью его выдает, но последним усилием он снова сдерживает себя - чтобы на этот раз погрузиться в воды живого разума, соединяющие миры, в жидкость материнской утробы, где каждый прожил забытую жизнь, в которую нет возврата. Взгляд Урсулы растворяет его в этих водах – он словно не тонет, а становится ничем, клочком пены, соленой каплей, песчинкой на дне. Вместе с этим - он становится всем, частью чего-то необъятно-огромного и вездесущего, и это почти искушает… Но Эренделл пока не хочет быть всем – он хочет быть самим собой и взять всё сам.
- Затем… что вечные забыли чувство смертности, и оно тебе интересно, и никто не расскажет тебе о нем так, как я, потому что я был за смертью и вернулся. Затем, что наша встреча не случайна.
Волны шепчут у него в голове, склоняя вопросы на разные лады, но разум мага молчит холодной темнотой, отголоском иной пропасти, так контрастирующим с его горячностью, смехом и злобой. Если есть бездна – значит, должен быть и тот, кто будет ходить над ней. В этом смысл сотворения жизни. В этом смысл появления богини перед смертным в ясный осенний день.
И Эренделл тонет, но продолжает смотреть и идти.
- …затем, что убить меня скучнее, чем показать мне ее.
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]мимими[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

У Эренделла есть несколько мгновений, чтобы впервые осознать, каково это – жить без близнеца, без сиамца, незримой нитью прикованного к тебе навеки. Это дурное ощущение – словно из него вырвали его собственную половину. Он всегда знал, что подобная связь – слабость, но эту слабость он собирается сохранить, пусть даже Элланор и пытается иногда найти способ разделить их. Нет. Он любит сестру, и он никогда ее не оставит. Она то, без чего он не существует, и то, благодаря чему он будет жив, даже если его тело пронзят десятки копий. Покуда в мире есть она, будет и он… Стена, вставшая между ними, не оставляет ни следа присутствия, ни знания о том, что с ней – и, охваченный острым чувством утраты, Эренделл, пожалуй, в эти мгновения ближе всего к настоящей панике – но Урсула отвечает, и он вцепляется в действительность, больше не поддаваясь эмоциям.
Бездна внутри разверзается, приглашая его спуститься, и взгляд богини – словно лестница, не позволяющая рухнуть сразу, слишком глубоко и безвозвратно. Колдуна не волнует ни плата, которая есть всегда, ни то, как и когда он собирается выбираться из гостеприимно раскрывшего врата подводного царства; сейчас он получил то, что хотел – свой шанс. Возможность утолить не знающее границ миров любопытство и жажду чародейской власти. Земная власть может и подождать – Ковен никуда не денется. Они сочтут, что он сгинул в пучине, а когда он вернется, уверуют в его бессмертие.
И возможно, у них будут для этого все основания.
Физическая реальность куда более жестока, чем ступени в сознании – удар нежной женской руки вышибает воздух из его легких с такой силой, что сами легкие, кажется, становятся ошметком кровавого бесполезного хлама. Боль – это не страшно. Боль – это трансформация и воскрешение; те, кто бегут от боли, глупцы… Багровая вспышка перед глазами рассеивается, и на смену ей приходит соленая голубая толща, плотная, убивающая его каждую секунду без воздуха. Смерть от удушья омерзительна – в ней так мало свободы. Впрочем, Эренделл считает любую смерть омерзительной, он просто еще не успел рассказать об этом своей гостеприимной госпоже. Он не раздумывает, почти что выхватив из протянутых пальцев жемчужину, вываренную в чужой магии; он глотает ее стремительно и жадно, и вместе с ней морская вода заливается в его пустые раздавленные легкие, наполняя их изнутри как тонущий живой корабль…
Через несколько секунд он понимает, что может дышать – ему просто мешает липнущая к телу одежда; взрезав ледяным лезвием рубашку, он сдирает ткань с открывшихся под грудной клеткой жабер и смотрит на них с веселым восхищением. Остальную трансформацию от него скрывает темный, как чернила каракатицы, дым, окутавший тело бесчувственным магическими облаком – жаль, потому что это дьявольски интересно…
Из расползающихся по дну обрывков тьмы Эренделл взвивается вверх, ударив по дну хвостом чудовищной змеи-нага, и несколько раз легко переворачивается вокруг своей оси, проверяя маневренность капюшона, протянувшегося перепонками от хребта к рукам. Затем он оборачивается к Урсуле в ее плывущем под водой платье шелковых водорослей, и изображает полупоклон.
- Я счастлив принять твое приглашение, госпожа. Ты покажешь мне Кладбище Погибших Кораблей?..

***
…Эренделл умирает. Он извивается и скребет когтями по полу, высекая изумрудную крошку из обточенных водой прозрачных плит; огромным скатом переползает с пола на стену, продолжая цепляться и не замечая разницы в притяжении. Со стороны невозможно понять, швыряет ли его что-то из стороны в сторону, или он мечется сам, как лихорадочный больной, тщащийся исторгнуть из себя болезнь движением.
Собственная магия разрывает его изнутри, но не может прорваться ни единым кристалликом льда, который медленно опустился бы алмазом на дно, ни крошечной тенью, ни простейшим мороком. Чернила обожгли его глотку, закупорили поры непроницаемой голубовато мерцающей пленкой, и, столкнувшись с преградой, сила обратилась в обратную сторону – внутрь, разрастаясь, выгрызая себе место и терзая его всё ужаснее. Эренделл родился с сильным даром. В юности он взял себе еще больше. Он никогда не считал алчность пороком.
…Вот и теперь – русалки говорили ему, что никто не выживет, выпив всё сразу. Возможно, на этот раз стоило послушать.
Глаза чернеют с белков, желтая радужка гаснет, поглощенная нефтяной чернотой; губы шепчут заклятье, но оно не оживает на обожженном языке. Эренделл сшибает хвостом коралловую колонну – это немного его отрезвляет: он заставляет себя перестать метаться и вслушивается в то, как мороз разъедает его внутренности. Магия – это стихия. Ее нельзя закупорить, нельзя посадить в бутылку, она всегда найдет дорогу. Его магия никогда не желала ему смерти, только другим; она и сейчас любит его, просто ее инстинкт сильнее. Она не разорвет его. Он по-прежнему властен над ней, и ему ни к чему непременно исторгать ее. Есть другие пути.
Под халцедоновой пленкой он сам становится льдом – от сердца и до самой кожи, до глаз и ногтей. И, сам став магией, он прорывает блок почти что с легкостью – лилии инея прорастают на изумрудах, взбегают вверх по куполу и обвивают трон, стоящий в центре зала…
- А, госпожа, - стряхнув с себя остатки сети, маг соскальзывает на пол. Определить, в какой момент появилась Урсула, как всегда, невозможно; он созерцательно пропускает пальцы сквозь струящиеся рыжие волосы. – Милостива ли ты сегодня?
То, что она была милостива, скажем, вчера, еще ничего не значит, поэтому лучше уточнять это сразу.

[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

О. Стало быть, не милостива, но жить можно.
Месяц с половиной минул с того дня, как Эренделл проглотил черную жемчужину, покинув земную поверхность, и временами он сам чувствует себя ребенком, зашедшим поиграть в чужой сад. Подводное царство для него - новый мир, пронизанный жизнью и вовсе не беззвучный, как ему казалось раньше: от перешептывающихся кораллов до вздыхающих гигантских китов, от поющих колыбельные уродливых глубинных чудовищ до вечно смеющихся дельфинов. Леса и равнины океана живут по тем же законам природы, что и земные леса и равнины, но их диковинки и загадки кажутся более древними, более примитивными - и более могущественными. Словно зародившаяся в воде жизнь выпустила самых прытких детей на сушу, а сама осталась продолжать свой собственный путь, размеренный, долгий и прохладно-отстраненный, и сокровища, накопленные на этом пути, и не снились стремительно сгорающим и перегнивающим сухопутным. Увлеченность мага и впрямь можно счесть чересчур непосредственной и временами самоубийственной, но на самом деле он ни на минуту не забывает о том, зачем делает всё это: зачем слушает песни русалок, окружающих корабль под закипающий шторм, зачем ныряет в расщелины, где стерегут потомство десятиметровые морские змеи, зачем пьет ядовитые чернила полной чашей. Да, в какой-то мере он наслаждается своим одиночеством, отрывом от земли и утоляемым каждый день сполна любопытством, но, как бы на это ни смотрела Урсула, он здесь не для того, чтобы выкладывать ракушками слово «вечность» у королевского трона. Бессердечие подводного мира ему по душе, но из голубой бездны он смотрит только в свои возлюбленные горы, чащи и ледяные пустоши, поросшие скелетами сухоцветов. Там его истинная вотчина. Там ждут его герцоги, трясущиеся над крошечными фиалами с каплями этих самых чернил, которыми они лишают своих врагов магических сил и которыми запечатывают узников. Эренделл не может их разочаровать: они его дождутся.
- Но я и не думал умирать, - весело вскидывает брови колдун, и, перехватив взявшую его за подбородок ладонь в обе свои, припадает к ней оттаявшими губами. Пустая раковина-чернильница, гонимая порывом ветра-течения, катится по крышке саркофага, провожаемая красноречивыми взглядами русалок. Кажется, милая Дара в ближайшее время больше его не поцелует. - Просто быстрее всего учишься плавать, будучи брошенным в воду.
Он смотрит на Урсулу немного иначе, чем при первой встрече. Утопленник из саркофага, здесь же, в тронном зале, рассказал ему одну старую историю - не хотел рассказывать, но рассказал, и Эренделл почти что влюбился. Не в то, что когда-то богиня была человеком - от того человека всё равно ничего не осталось, и ни к чему оскорблять стихию упоминанием о былых, давно растворившихся корнях, - а в сам факт того, чем может стать человек. Это чертовски ему нравится. Он думает об этом неустанно, и больше всего - когда смотрит на воплощающуюся в человеческую оболочку Урсулу. Поистине прекрасное создание, завораживающее. И мелочное, как все бессмертные и всемогущие – но с этим можно смириться ради всего остального.
- Ты же знаешь, госпожа, я не собираюсь умирать вовсе – поэтому и прошу тебя позволить мне взглянуть на нее, - то, что человек может стать богом, пленяет воображение, но Эренделл не забывает и о более практичных способах  - об изначальной цели своего «гостевания», одном из Темных Сокровищ.

[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

Урсула хочет научить его быть водой – мыслить как вода, действовать как вода, побеждать как вода; неторопливо подтачивать камни, находить лазейки и терпеливо ждать, пока все рано или поздно само не окажется под тобой. С ее стороны это благоволение, которым глупо не воспользоваться, и Эренделл воспользуется – возьмет всё, что сможет… Но знаете, как это говорят: кровь – не водица. Он был рожден не для того, чтобы стелиться и искать обходные пути – он был рожден именно для того, чтобы сломать этот мир. Он всё что угодно, только не вода: тяжесть, сила и жар, упоение борьбы и низменная человеческая алчность, возведенная в абсолют. К чему кривить душой? Ему нравится ломать. Он воин, в этом его предназначение. Однажды, когда на всех землях Ковена не останется другой магии, кроме его собственной, и он станет первым полновластным королем, положив конец вечным феодальным усобицам и установив единый железный порядок – тогда он остановится. Но до тех пор он будет бичом и нашествием, из тех, после которых империи обращаются в руины и возвращаются во тьму; и любую возникшую против него силу он с радостью попробует на вкус.
Он забывает о выброшенной на берег Даре в тот же миг, как она исчезает – в конце концов, матери лучше знать, как воспитывать дочь. Спустя десяток бесплодных попыток упросить Урсулу подпустить его к цели путешествия богиня соглашается внезапно легко – слишком легко. Ее улыбка вместе с упором на формулировку вызывают неприятно зашевелившееся за грудиной дурное предчувствие, но колдун обрывает себя: ларец перед ним, к чему эти бабьи глупости? Предчувствиям пусть верит Элланор, он поверит только фактам.
Вот то, чего он искал, о чем так долго думал – под открывшейся гладкой каменной крышкой, на клочке ткани с давно вытертым и растворившимся рисунком (герб?). Жемчужина – черная, как и та, что он проглотил, но совсем другая, если смотреть не только глазами. Темное Сокровище, ключ к бессмертию. Маг склоняется ближе и, не прикасаясь, проводит над ней кончиками пальцев. Крупица души черной как ночь, говорит легенда, но внутренняя тьма не откликается и не признает своей части под слоем перламутра. То, что там внутри, скорее похоже на горящий прах, на грязную тлеющую сажу. Что-то жалкое, мучимое, не существующее вне смерти и оков тела, а напротив, рабски запертое на вечность ада… Лицо Эренделла искажается отвращением, он резко оборачивается на Стефана: разбухшее тело утопленника, отнявшийся язык и коровьи глаза, остановившиеся на ларце как на запретном Граале.
Так это ты, приятель. Твоя душа не может покинуть мир, покуда есть жемчужина – и это и есть твое наказание.
Хорошо. Личность грешника неважна, всё это неважно. Он смог бы воссоздать артефакт, он уже чувствует хитросплетение нитей заклятья, расплавленных в текучую радужную оболочку. Он смог бы запереть свою душу и привязать её здесь навсегда.
Запереть – и дать кому-то возможность положить ее в ларец, превратив его в труп с коровьими глазами. Создать ключи от своей воли и смерти.
Эренделл не вправе винить Урсулу в обмане – пусть зная всё заранее и не утруждая себя предупреждениями, но она всё же всего лишь показала ему то, что он просил. Но не то…
- Нет, - говорит он низким от ярости и разочарования голосом, и убирает руку, так и не притронувшись к жемчужине. – Нет, это не то, чего я хочу.
Ради бессмертия он способен пойти на многое – очень многое, но цену своей воли, преданной в чужие руки, он заплатить не готов. Он ищет бессмертия не потому, что боится смерти и хочет отсрочить ее любыми способами. Он ищет бессмертия, потому что ему мало времени в жизни.
Гнев слепит колдуну глаза, и он думает, что если Урсула сейчас затянет что-нибудь про выученный урок лингвистических тонкостей, то инстинкт самосохранения может его подвести, поэтому, едва поклонившись богине, он взмывает вверх сквозь отверстие в куполе - выбирается из тесного тронного зала с мертвяком в бурлящую холодными течениями бесконечность.
Здесь достаточно места, чтобы похоронить полтора месяца, убитые на сказку.
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

Утром ему попалось рыбацкое суденышко с меткой Ковена. Топить рыбаков было русалочьим развлечением, он не находил удовольствия в убийствах без сопротивления, но сегодня это была возможность узнать новости с берега, которые доходили до глубин лишь жалкими обрывками. Сегодняшние новости были занимательны: несколько дней назад Костяные Пики присягнули на верность Эренделлу Ледяному, а герцог был Кастор закован в зачарованные кандалы и сожжен в огненном круге - Эренделлом Ледяным лично.
Надела личину. Стерва, она сделала это ему назло: знала, что с Кастором он жаждет поквитаться сам. Наверное, обижена на непутевого брата, канувшего в неизвестность...
Как он истосковался по ее рукам, по себе в ней, по ней в себе. Как будто из него вырвали половину собственного существа.
Но ему еще рано возвращаться. Не с чем.
Остыв немного после неудачи с жемчужиной Стефана (вдоволь наплясавшись с гарпуном, прекрасно проводящим электрические разряды из тела полуската), он сказал себе, что в конечном счете не потерял времени даром: изначально направление было верным. У морской богини есть то, что ему нужно, пусть это и не Темное Сокровище; здесь он по-прежнему ближе к своим ответам, чем когда-либо был.
Чтобы остудиться до конца, Эренделл на несколько дней пропал в дальних водах, и, вернувшись, положил на пустующий трон смиренный подарок - ожерелье, собранное из нескольких сотен бусин. Каждая из них была каплей воды: лазурной, пронизанной солнцем и отражающей яркие блики тропических рыб, холодно-синей и хранящей тень айсберга, глубинно-черной, с мерцающим в сердцевине свечением заманивающих жертву чудовищ; бурлящей и спокойной, пенистой, закатной, цветущей. Ему самому понравилось, как вышла огранка.
И он ни слова не сказал о возвращении домой.
Сегодня день праздника, и те морские девы, что желают этого, выходят на сушу - навестить сестру-изгнанницу, полюбопытствовать на человеческие города, побродить в чащах, лечь с человеческими мужчинами. Для них всё это не более чем забавное развлечение - к ночи они все вернутся домой, к матери, чтобы принести ей благодарность за жизнь, что та им дала.
Наблюдая за юным, безмятежным и ласковым воплощением Урсулы, колдун задается вопросом, не праздник ли это превращения смертной женщины в богиню, не торжество ли смерти и воскрешения? Жаль, что Стефан не скажет ему. Он уже вряд ли вообще кому-то что-то скажет…
Вместо мертвеца на его мысли отвечает, возобновляя разговор, богиня. И - ступай осторожно, Эренделл, сын мертвых родителей.
- Тебя не утомляют слова, госпожа? – он поднимает голову от лезвия, которое заклинает. Серебряная смертоносная рыбка, наконечник копья. – Тебе столько времени, что я удивлен, что ты вообще используешь их… Что в формулировках? Я здесь, потому что царство твое прекрасно, и хранит ответы, которых я жажду. Я был опрометчив, поверив легендам и летописям. Я использовал свой шанс просить о милости, а о вторых шансах богов не просят. Мне следует уйти, но покуда ты позволяешь говорить с тобой, я останусь, потому что я знаю – тайна в тебе. Я прекрасно знаю, чего я хочу, и ты тоже это знаешь, если отбросить формулировки в сторону. Я хочу бессмертия, в котором останусь собой, и в котором только моя воля будет иметь для меня значение. Только такая вечность стоит того, чтобы приносить жертвы: к чему покупать вечность для кого-то другого?
- Что за празднества будут ночью? Я могу присутствовать?
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]Fear the Dark[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

Год – это долгий срок для войны. Войны проигрываются и за день, не говоря уже о декадах. Конечно, Элланор взяла Пики, и знает, что делать дальше – она знает все его планы. По сути, теперь ей надо просто продержаться в них: цепь Колодцев Силы, на которой строится власть Ковена, без ключевого звена порвется и перестанет питать старых упырей, сделав их теми, кто они есть на самом деле – шарлатанами, увешанными безделушками. Эренделл сам снял с Колодца печать, когда был в плену, с которого и началось его знакомство с морской богиней (плен? Ох, пожалуйста – Кастор никогда бы не взял его живым, если бы он сам этого не захотел). Освобожденная магия перестала держать защитную завесу, укрывающую границы герцогства, и ушла в землю, корни и стволы, оживив века стоявший костяным сухостоем Лес. Деревья вновь зазеленели, замерцали светлячками в тесно сплетенных кронах, зашептались и запели свои тихие, манящие путников в чащу песни, и эти песни славили Эренделла и читали отходную Кастору, лишенному своего неприступного щита и беззащитному перед лавиной щедро набранного Чернокнижником сброда.
Сестра знает, что делать, он надеется на это, как и на то, что она не опустит руки, сочтя, что он сгинул навсегда. Ночная тьма не солжет ей о нем, и он сам сумеет передать ей весточку.
Он не имеет права останавливаться на полпути. Ему еще предстоит заплатить цену за бесполезный дар, он помнит о ней, и, зная Урсулу, представляет, что это может быть. К этому времени он тоже должен быть готов. Ему нужен этот год под водой.
- Да будет так, - улыбается он в ответ и пробует подушечкой пальца наконечник копья, глядя, как вода вокруг окрашивается в розоватый цвет. Принятое решение вносит в душу ясность, а веселье богини заразительно, как нарастающий издали бой барабанов, ритм музыки, начинающий проступать в горячей пульсации крови. Он всегда любил праздники. – Да будет так, но на поверхности сегодня тебя поведет смертный.

На берегах горят костры. Чествовать силы природы и старых богов - вотчина крестьян, рыбаков и охотников, бедняков, не забывших свое родство с землей и её истинную власть над человеческой жизнью. Это они танцуют сегодня в сумерках у реки в герцогских угодьях, они поют о спокойном море для утлых лодчонок и гордых кораблей, о том, чтобы не мелели реки, о серебре улова, о том, чтобы Урсула улыбалась. Огни бегут по темной воде с ветром, пропахшим дымом и раздавленной босыми ногами травой, плещутся золотом в текущем потоке, вспыхивают розоватыми искрами на атласе и драгоценностях. Знать тоже спустилась с террас дворца полюбопытствовать крестьянскими плясками, и толпится в стороне стайкой неуместно-пышных экзотических птиц, и даже им самим сейчас хочется отдать свое оперенье потоку.
...но ни аристократы, ни простолюдины не знают, что заставляет домбры и флейты лететь вперед всё быстрее, гнать кровь по жилам всё упоеннее: освобожденная из Колодца магия среди них, и сама Урсула среди них, и она действительно улыбается.
Никто не заметил, откуда они пришли - белокурый мужчина с желтым волчьим блеском в глазах и девушка с расплетенными медными косами, цветущая юной сладостью своей семнадцатой весны. Ни для кого это не имеет значения - на их лицах играют те же вечерние тени, что и на лицах всех остальных; кто-то вплетает в девичьи волосы кувшинку, щедро плещет в жестяную плошку недозрелого вина. Вино проливается на землю со взрывом смеха над грубоватой шуточкой пришельца, взвизгивает слетевший со струн смычок, их выталкивают в круг огней...
- Спляшешь на своем празднике, госпожа? - со смехом спрашивает он, привлекая ее к себе.
Конечно, Урсула права: Эренделл слишком молод. Он молод, и жив, и уверен, что будет жить вечно. Что вся земля ляжет под него, как женщина, что все его враги сгинут в безвестности, раздавленные его поступью, а его собственное имя будет жить; что те, кто любит его, будут любить его до конца, и никогда его не предадут. И почему бы ему не верить в это в языческих сумерках, когда все смертные вокруг живут единым не знающим бед мгновением, когда дыхание океанов соединяется с жаром земли, когда с ним пляшет в человеческой оболочке богиня.
Почему бы и нет?
[audio]http://pleer.com/tracks/5618797nkX7[/audio]
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]мирный атом[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]

Зато Эренделл хочет.
Гибкое тело в его объятьях в пылу пляски не становится податливо-разгоряченным, не пахнет юным девичьим потом - только морской солью и надломленными стеблями водяных лилий: словно застывшую прохладно-плотную воду он кружит, легко вздернув над землей под исступленную пульсацию скрипок. Только ее глаза дышат, глотая отблески огней, - дышат океанами и вымывают из него мысли о фальши. Он танцует с волнами, а люди вокруг танцуют с людьми: крестьянка с лендлордом, маркиза с охотником, рвань с атласом, одинаково пьяно, жарко и бездумно. Эренделл любит это животное единение, скидывающее лицемерие, которое разъело человеческий род до гнили, любит первобытность, любит даже скотство, в которое неминуемо перетечет эйфория толпы. Лучше добрая драка, чем проспавшаяся брезгливость.
Добрая драка вообще лучше всего.
Голоса Урсулы и Мары, матери и дочери, струятся, обволакивая движущиеся тела, закручивают их, как слепцов в игре в жмурки, и уносят дурманными тропами назад, в древность. Эренделл чувствует пение богини под своей ладонью на ее спине; оно трепещет птицей в ее грудной клетке и делает прохладную оболочку более живой. Он тоже близок к эйфории, но это эйфория не русалочьих напевов и не дешевого вина: он маг, и магия говорит с ним на своем языке. Знают ли захмелевшие богатеи, владеющие горами волшебных безделушек, что здесь и сейчас есть всё для самого сильного колдовского ритуала? Вода, поднимающаяся в реке, как змея, тянущаяся на голос заклинателя, без следа заглатывающая плывущие язычки свечей. Огонь, рвущийся в небо, швыряющий во тьму горсти рубинов. Земля, комьями летящая вместе с дерном из-под подошв и босых ступней. И божественное дыхание. Как просто, не правда ли, вы даже не задумываетесь об этом? Я могу сделать с вами все что угодно без единого грана льда.
Магия течет сквозь него и ласкает его, и он позволяет ей идти своим чередом, разрастаться снежным комом. Расколотый Колодец герцога иссякает; Чернокнижник становится сильнее. Нет, сейчас он не будет опускать на землю проклятье - в конце концов, сегодня не его праздник, ему, как распоследней принцессе, нужно вернуться под воду до полуночи; сейчас ему достаточно того, что магия кипит в крови своего любимого сына, что дышат темно-зеленые океаны...
И доброй драки.
 - Позволь мне малость, госпожа, - хмельно шепчет он Урсуле, когда в темноте высверкивает вторая вспышка стали, и с лязгом выдергивает клинок из ближайших подвернувшихся ножен.
Мечи на праздники носит только знать, и знать обнажила их первыми. И хотя Эренделлу, в сущности, все равно, чью кровь пролить, он выбирает для себя их, машинально отгородив Урсулу так же, как отгородил бы сестру, и небрежно отпихнув сапогом из-под удара счастливчика-рыбака (одарил сверх божественного). А, рыцари герцога. Как раз такие приходят в деревни отбирать у родителей детей, если становится известно, что те наделены даром. Тем лучше.
Он не колдует. Он дерется весело, яростно и грубо, с грязными простолюдинскими ухватками - черная скалящаяся тень в темноте, коротко вспыхивающая в огненных отсветах белизной волос. Выпад, поворот, сшибиться, ударить под голень - и рукоятью по согнувшейся спине, сбивая с ног. Лежишь - сдохни. У этого пластинчатый доспех, придется вскрывать его как устрицу. Должно быть, очень больно, приятель. Всадить лезвие так глубоко, чтобы можно было поднять на нем тело, как на крюке. Морские метафоры - в честь праздника. Выдернуть клинок, сбрызнув кровавой росой траву и юбки с визгом отшатывающихся женщин. Кажется, Мара продолжает петь, складывая строки про морского дьявола; сила, идущая из темноты, переполняет его, и чувствуется, как вздрагивает, натягиваясь, мембрана, вставшая между ним и Элланор.
Элланор нравится, когда горит огонь. Он знает, что любил бы ее у этих костров, и они сплетали бы ладони во льду, и он до полутона бы знал, как она выдохнет его имя на контрасте между пылающим жаром и жгучим холодом... На мгновение он теряет дыхание и чуть не пропускает удар, ушедший царапиной по плечу. В следующее мгновение придя в себя, он вышибает из рук противника оружие, доверительно притягивает за ворот к себе - командир, отлично, - и погружает руку ему в грудь. Пора заканчивать, Урсула устанет ждать.
...Оттолкнув содрогающееся тело обратно, колдун взвешивает пульсирующее сердце в ладони, подносит его к лицу и легонько дует на него; узловатую поверхность, погребая алое свечение, затягивает патина инея, потом короста льда.
 - Ты отправишься в Костяные Пики, - говорит он рыбаку, вложив оледеневший ком ему в руки. - Ты найдешь там Эренделла Чернокнижника, отдашь ему это и скажешь, что его сестра шлет ему свою любовь из Горной Гавани. Скажешь... здесь отличное место для столицы. Ну, пошел.
Магия жжет не успевшие устать от рубки руки, и он сбрасывает остаток: тени проглатывают его гонца так же, как вода в реке проглотила свечи. Они выбросят его из ночи там, где ему не придется долго искать получателя.
Эренделл кидает окровавленный клинок в траву опустевшего круга. Теперь и те, что пытались его убить, и те, что криками подзуживали его "попортить больше кольчужных шкур", смотрят с одинаковым страхом. Впрочем, первых уже и не осталось...
 - Что смотрите? - громко спрашивает он. - Вы Урсулу собрались славить - так славьте, как эти не умеют. Спой им, Мара, последнюю.
[NIC]Arendelle[/NIC][STA]мирный атом[/STA][AVA]http://i72.fastpic.ru/big/2015/0514/40/c04086d0be799f2518c11a2268553b40.jpg[/AVA][SGN]Если встретил зверя - убей,
А убить не можешь - не тронь.[/SGN]