Светлые поля шахматного пола голубило русалочье серебро льющегося в зал лунного света. Луна была такой яркой, что полностью вытесняла темноту, и во всем пространстве горело лишь несколько свечей, роняющих восковые слезы под корни проросшей посреди зала ивы.

По древесным кольцам иве было не менее тридцати лет, а сам особняк в пустоши был покинут больше полувека назад. В его черепице зияли дыры, сквозь которые на вздутый паркет холла падал дождь и снег, проломленная лестница отрезала путь на второй этаж, а длинный стол в приемном зале так густо оплела паутина, что не возникало никакого желания выяснять, что же под ней лежит. От дома пахло несбывшимися надеждами, чем-то незавершенным, а оттого застывшим во времени на расстроенной и растянутой клавесинной ноте.

Но сегодня кто-то словно расцепил заевшие сцепившиеся зубцы, настроил механизм и пустил музыку заново. Настоящая, уже не призрачная мелодия вальса из шкатулки первыми несмелыми шагами преодолела тишину, и вместе с ними по бальному залу прокатился шелест распускающегося многоголосого вздоха. В лунном свете взметнулся и медленно осел ворох серебристых пылинок. И десятки неподвижных фигур, парами замерших на шахматном полу, очнулись ото сна.

Некоторые из танцующих были одеты в парчу, некоторые - в полуистлевшие лохмотья из комодов в гардеробной, на всех были карнавальные маски, и на всех - железная обувь, не оставляющая, впрочем, звука. Они кружились вокруг плакучих ивовых ветвей и плачущего воска с плавной безостановочной выверенностью, словно зачарованные печальным ритмом, способные продолжать танцевать час за часом, день за днем, сколько угодно в этом заброшенном доме с зияющими арками окон, лишь бы только не останавливалась музыка...

Единственный живой человек в зале стоял, подперев плечом стену, и наблюдал за танцорами, в задумчивости сложив руки. Танцоры не знали, что это всего лишь репетиция к запланированной им финальной сцене сказки про заколдованного принца, девушку, что должна спасти его чистотой своей любви, и злодея, сражение с которым произойдет именно здесь - в мрачных романтических декорациях, где у каждого из оловянных солдатиков Алоиса будут очень острые железные каблуки.
Христиан-Элиас не получал большого удовольствия от того, чтобы привязывать марионеточные ниточки к живым людям, однако иногда без этого не обойтись, потому что иначе они просто не начинают шевелиться. Ему самому пришлось найти дорогую крестницу Мари, которая, как он надеялся, простит ему этот небольшой обман. Он сам через своего знакомого в Ордене передал для Эйзекиля, по слухам давно рыщущего в поисках убийц матери, намек о своем местоположении. И теперь он сведет их вместе здесь, вдали от городов и новых возможных жертв, и решит обе проблемы, отягощающие его совесть и спокойствие.
После чего можно будет начать где-нибудь еще. Он достаточно отдохнул от общества.

Море юбок плеснуло в легком повороте: раз-два-три, сомкнуть ладони, и снова - шаг вперед. Дроссельмейер приподнял голову, вслушиваясь. Он давно жил здесь и привык к скрипам и шорохам неспокойных руин, однако сейчас ему почудился звук настоящих шагов из холла.

Для Эйзекиля было рано. Кому еще понадобилось отыскивать это место?

Шаги приближались. Христиан чуть заметно вздохнул, опустил полумаску и без лишней суеты одолжил у ближайшего кавалера его даму, заняв его место так мягко, что она не сбилась с шага и приняла его в единую шелестящую волну, опустив ему на плечо жесткую руку. Он улыбнулся стеклянным глазам в прорезях домино, а в распахнувшуюся из темноты дверь приветственно полился голубой лунный свет...
[AVA]http://storage4.static.itmages.ru/i/17/0102/h_1483365683_1472113_dd9752d6bf.jpg[/AVA]

Отредактировано Alexander Nielsen (2017-04-12 15:28:22)

Христиан узнал голос. Ему не понадобилось даже смотреть, как лунный свет играет на блестящих темных волосах, собранных и сколотых под капюшоном. Внешность принцессы Пирлипат могла меняться сколь угодно фатально, но голос ее только взрослел, в главном оставаясь прежним – голосом человека, уверенного в том, что его приказы просто не могут быть не исполнены.
Какой длинный путь она проделала, чтобы разочароваться.

Нельзя сказать, что он держал зло на королевскую семью Валь-Миракль. Злоба – это очень сильное чувство, которым люди разбрасываются слишком легко и бездумно, растрачивая в нем и самих себя, и мир вокруг. А Их Величества всего лишь достигли того предела черной неблагодарности, когда перестали для него существовать. Его семья, последняя ее часть, была повреждена. Дроссельмейер знал из писем друзей, что королева, уже давно не принцесса Валь-Миракль кинула по окрестным землям клич, призывающий опального мастера вернуться ко двору, но искренне не понимал, на что она рассчитывает.
И вот теперь она здесь, причем в то время, когда мизансцена не терпит никого лишнего.

- Прости меня, милая, - негромко сказал он партнерше и выпустил ее. Мелодия и поток унесли ее дальше, и она продолжила кружиться от ноты до ноты потерянной бабочкой, отчаянно одинокой в толпе, пока ее ладонь вновь не нашли и не сжали не знающей усталости рукой в белой перчатке: прежний кавалер вновь ее обрел.

- Здравствуй, маленькая Пат, - подошедший маг не поднял полумаску, но узнать его тоже не составляло труда. Годы мало изменили его тяжеловесную осанку скорее солдата и лесоруба, нежели человека, способного подгонять друг к другу крошечные зубчатые детали, в конечном счете и выводящие в реальность эту гипнотическую колыбельную. Сквозь прорези на королеву смотрели спокойные светло-карие глаза.

Он отогнул полу плаща, под которым она держала руку, и с отвращением взглянул на кинжал. В самом деле? Дроссельмейер никогда не сердился, если дети ломали игрушки в пылу игры, но к тем, кто с самого начала приходил именно для того, чтобы ломать, он был очень мало приветлив. В этом состояло, пожалуй, единственное правило его лавки в королевской столице – огромной, всегда залитой светом, с фасадной стеной, сделанной полностью из стекла, чтобы с улицы была видна часть творящихся внутри чудес. Мало кто, даже взрослый, мог устоять и не залететь мотыльком на чересчур яркую свечку - к парящим дирижаблям, крошечным, с мизинец, драконам, выдыхающим настоящий огонь, самоходным повозкам и крошечным драмам, разыгрывающимся в многоэтажных кукольных домах. Принцесса иногда пропадала в лавке целыми днями, вечно требуя закрыть ее изнутри, потому что не желала делить Дроссельмейера (в раннем возрасте ей сложно давалась его фамилия, и она звала его вторым именем – Элиас) с другими детьми.

Да, было время, когда он носил маленькую Пат на руках. А теперь она пришла к нему в дом с ножом.

- Ты стала очень красивой женщиной. А теперь разворачивайся и возвращайся в Валь-Миракль. Заключи династический брак, если еще не заключила. И не докучай мне.
[AVA]http://storage4.static.itmages.ru/i/17/0102/h_1483365683_1472113_dd9752d6bf.jpg[/AVA]

Отредактировано Alexander Nielsen (2017-04-12 15:29:02)

Ах да, как можно было забыть. Маленькая Пат не способна услышать кого-либо кроме себя и того, что ей хочется услышать. Очень опасное качество для правителя. Ей правда стоило бы заключить династический брак с кем-то, кто смог бы научить ее с первого раза делать выводы из фразы «уходи и не докучай мне».

- Нет, - произнес Христиан волшебное слово, изменяющее мир гораздо сильнее, чем согласия.

Мелодия из шкатулки продолжала прокалывать путь серебряными иголками по ленте, и пары по-прежнему гипнотически следовали музыке, однако маски начинали все чаще оборачиваться, глядя на оставшуюся неподвижной незваную гостью блестящими в прорезях глазами. В какой-то мере Дроссельмейер и вправду создал армию бездушных убийц. Все дело в том, с чьей стороны посмотреть.

- Ты их беспокоишь, - пояснил он, и просто и обыденно, как если бы уже получил согласие на три следующих танца, притянул Пирлипат к себе. – Покружись и послушай, что я скажу. Я не намерен возвращаться в Валь-Миракль, и, откровенно говоря, у тебя нет власти заставить меня это сделать. Ты можешь не переживать за Эйзекиля, он очень скоро перестанет угрожать твоему трону. Что касается кольца семи корон, то его возьмет Алоис и использует по-своему. Он заслужил его по праву, и я не советую тебе пытаться отобрать его для себя, потому что тогда... я вмешаюсь.

Дроссельмейер говорил низким, ровным и спокойным голосом, не угрожая, но предупреждая. Ему всегда было проще уйти без споров и оставить людей пожинать плоды своего выбора - из армии ли, или из Валь-Миракль, - но даже самому безграничному терпению когда-нибудь приходит конец.

Забавно, что общим камнем преткновения в их затянувшейся сказке был орден клериков. Королева Пирлипат не могла дотянуться до ведьмачонка, потому что не хотела портить отношения с охотниками, а потому стремилась решить проблему руками своего бывшего волшебника. Эйзекиль, в свою очередь, делал попытки натравить собратьев на «колдуна-убийцу», однако здесь уже орден не хотел портить отношения с Дроссельмейером. Сын ведьмы еще ходил пешком под стол, когда Христиан безо всякой магии изготовил для пары иерархов протезы, неотличимые от настоящих конечностей, и почтенной верхушке очень не хотелось бы лишиться его умений, тем более из-за какой-то безумной колдуньи.
Зря Пирлипат косилась на его сцену с презрением девочки, демонстрирующей, насколько сильно она выросла из игры в кукол. Высокомерие не оправдано, если вы сами все еще не сошли с вращающейся по кругу детской карусели.

- Что-нибудь еще, Ваше Величество?
[AVA]http://storage4.static.itmages.ru/i/17/0102/h_1483365683_1472113_dd9752d6bf.jpg[/AVA]

Поразительно. Танцуя не хуже специально для этого созданных барышень, Пирлипат выделялась среди парчово-изодранных марионеток не только мужским костюмом – можно было почувствовать тепло ее руки, и своевольный изгиб темных бровей не мог быть создан никем, кроме природы, - однако вела она себя, как самая дрянная кукла с заклинившей в голове единственной пружиной. Дроссельмейер окончательно потерял терпение. Таких он вскрывал и пересобирал с нуля, пока они не начинали реагировать на человеческий язык, но здесь пересобирать было нечего. Разве что вытащить это исчерствевшее сердце и действительно выскоблить черепную коробку, поставив взамен красивый сложный механизм… как насчет такого способа захвата трона, раз уж он, по-видимому, так ему сдался?

Опасные мысли. Он с юности не экспериментировал с человеческой плотью.

- Я два раза вежливо попросил тебя уйти, - за все годы их знакомства королева в первый раз услышала, как волшебник повысил голос. Резко крутанув ее там, где фигура вальса не предполагала кружения, он выпустил ее из рук, почти кинув ее в гущу танцующих. По морю домино и пышных юбок прошла шелестящая волна, перешедшая в смутное бормотание, и все маски, мертвенно синие в лунном свете, уставились на Пирлипат, продолжая улыбаться фарфоровыми губами. – Может быть, на этот раз тебе будет понятнее: пошла прочь, пока цела вместе со своей короной.

Тратить слова на то, чтобы объяснять, что для кого-то мир не сошелся клином на троне Валь-Миракль, было бесполезно; упоминать, что использовать кольцо Семи Корон «по-другому» может не иметь ничего общего с крысами и армиями, Христиан не собирался тем более. Достаточно поговорили, маленькая Пат. То, что было очаровательным, стало безобразным, и проклятие Крысиной Королевы не имело к этому никакого отношения.

Растянувшееся накалившееся мгновение прервал далекий раскат грома, который на самом деле громом не был. В мгновение ока что-то словно слизнуло с неба голубой диск луны, и ее свет перестал литься сквозь ветви проросшего в зале дерева и дырявую черепицу. Стало темно, и несколько плачущих свечей лишь слабо выхватывали искры золотого шитья на кукольных платьях. Пропал весь мираж зачарованного вне времени замка фейри, и остался только сырой, холодный заброшенный старый дом в чаще леса на границе болот, и что-то шло на этот лес неумолимой страшной стеной…

Дроссельмейер перестал обращать внимание на Пирлипат и вслушался в звуки за окнами. Треск веток и шорох листьев, писк и хлопанье крыльев. Лесные животные бежали прочь.

- Что-то происходит, - пробормотал он себе под нос.
И это тоже не мог быть Эйзекиль. Магический катаклизм – а это было магическим катаклизмом, и не меньше, - был ему не по плечу. Однако вопрос, кто это устроил, был уже неважен, потому что, выглянув в окно, Христиан понял, что бежать поздно и нет смысла. Черная завеса шла со стороны города, и это значило, что Алоис с Мари уже погребены внутри.

Он машинально снял маску, но разум у него оставался ясным. Было единственное, что он мог попробовать сделать.
Его рука легла на каменную кладку стены, и он беззвучно зашептал. Дом был огромный, дышащий, полный бестелесных призраков, слоняющихся по старым детским, и он встал перед внутренним взором Дроссельмейера как полый макет на ладони. Если он оживет по-настоящему, он станет неприступной магической крепостью, и невзирая на все щели и дыры, сумеет защитить всех, кто внутри.
[AVA]http://storage4.static.itmages.ru/i/17/0102/h_1483365683_1472113_dd9752d6bf.jpg[/AVA]

Дроссельмейер не слышал, что кричала ему Пирлипат. Он ушел в волшебство, и позволил себе игнорировать ее присутствие, проявив этим непозволительную беспечность. Считая, что знает людей со всеми их изъянами и дурномыслием, он все же почему-то не мог даже представить, что можно решить, будто он сам вызывает катаклизм, чтобы причинить вред королеве и ее королевству. То, от чего бежали звери за окном, было огромным, как кровавая магия огров, которую он видел в юности на войне. А какое темное колдовство когда-либо видела от него Пат, буквально выросшая в его лавке? А если он им и владел, то к чему ему было пытаться сотворить проклятие сейчас, спустя много лет, а не тогда, когда он действительно испытывал гнев от своего изгнания? Ведь когда-то он правда был оскорблен – и не королем-отцом, от которого и не ожидал ничего другого, а именно ею, своей дорогой принцессой.
Она от него отказалась.

Да, ему следовало бы отдать маскам короткий приказ держать ее, чтобы не мешала, однако он уже не мог отвлечься. Однажды он сделал кукольный дом и вызвал его к жизни – душу древесины, из которой он был построен, и собственную вложенную в резные ставни и крохотную мебель энергию. От ясеня, из которого Христиан вырезал самые добрые свои создания, дому передался ровный приветливый нрав: он сам открывал двери, сам расстилал тканые одеяла на кроватях, убирал и расставлял посуду. Энергия привлекала светлячков, и, они, прилетая из леса, селились внутри, освещая окна зеленовато-золотистым мерцанием. Это был простой опыт, сущая безделица для Мари; теперь же перед его внутренним взором плыл макет особняка, одержимого всеми страстями прошлых владельцев. Дом с привидениями. Крепость, которая, невзирая на обветшалость и дыры в крыше, не пропустит ничего извне без того, чтобы не сделать пришлое частью себя – повесить еще один портрет на вздувшуюся от сырости стену, замуровать в полые ступени лестницы, запеленать в истлевшие кружева. До сих пор Дроссельмейер жил здесь, храня нейтралитет со всем, чем было это жилище раньше – принеся свое, он не стал трогать чужого. Сейчас его воля текла по источенным жучиными ходами перекрытиям, он целиком держал в руках все это полумертвое существо и давал имена неназванному, чтобы все вздохи, несбывшиеся ожидания, высохшие слезы могли выйти из небытия и стать единой живой душой под его властью.

Он уже видел, как плывущий макет начинает одеваться прозрачной пленкой своего собственного заклятья, исчезая из времени и из леса. Он видел в окне самого себя – и фигуру подскочившей к нему женщины в мужском костюме. Она замахнулась чем-то серебристо сверкнувшим – и ударила. На удивление, шахматный зал за окном с умолкнувшей музыкальной шкатулкой и срывающимся пламенем свеч продержался перед его взором еще пару секунд: Христиан успел еще увидеть, как жутким единым движением весь маскарад бросился на Пирлипат…
А затем либо угасло его сознание, либо просто черный дым ворвался в окна.

***

- Странное дело, - задумчиво проговорил Александр, спускаясь из спальни в кухню; по лестнице, обгоняя его, неслись вниз собаки неизвестной, мэнской, как называл их сам Нильсен, породы. Они были искренне уверены, что он идет их выводить, но он был еще в любимым черном бархатном халате, а за окном дул стылый ветер, и мелко по-осеннему накрапывало. – Не припомню вчера никаких возлияний, но голова раскалывается. Должно быть, это старость.

Сделав этот вывод, он сошел с нижней ступеньки и поцеловал в макушку стоящую у кофеварки жену (она всегда так делала, считая, что таким образом кофе приготовится быстрее).
- Скажи, Мишель, я очень стар?
[AVA]http://storage4.static.itmages.ru/i/17/0102/h_1483365683_1472113_dd9752d6bf.jpg[/AVA]