В этом был сакраментальный смысл, который и сам Леонхарт до конца не осознавал. Он просто сделал вывод. Вывод о том, что нельзя жить под одной крышей с женщиной, которая не может обуздать собственное любопытство. Перед глазами всё ещё очень живо представала гротескная в своей нелепости картина пепелища среди цветущего сада: черные уродливые развалины, масляно поблескивающие на солнце, среди кипенно-белых цветов вишни. Более отвратительного смешения запахов колдуну не приходилось ощущать никогда.
И если долгое время Леонхарт решал эту проблему просто тем, что наслаждался теплом женского тела безо всяких обязательств, забывая об очередной красавице уже на следующее утро, вышвыривая её подальше от себя, то со временем пришел к мысли, что нужна жена. Женщина, которая не приведет в его дом погибель и которая продолжит его род, подарив наследника. Их оставалось только двое из всех многочисленных детей Кромахи, а потому хотелось обезопасить себя от дедулиного дурного настроения и внезапной кончины. А ведь всякое могло случиться, клерики тоже, мерзкие твари, никак не могли угомониться и сдохнуть в своих норках.
Единственное, что было понятно с самого начала, когда Леонхарт задумался о том, какой же должна быть его идеальная жена, так это то, что уродину он в свой дом не пустит никогда. Этого, разумеется, было мало, чтобы отыскать нужную девушку, но он обладал очень смутным представлением о том, что есть мораль и как с ней обращаться. После некоторых раздумий колдун понял, что любопытство для жены таки точно порок, как и непослушание. С остальным можно было мириться, ну или воспитать подручными средствами недостающие качества. После этого достаточно было просто найти оптимальный способ для выявления наличия или отсутствия нужных черт.
Первым двум девам не очень повезло, потому как Леонхарт для них варил особое экспериментальное зелье. Девушки закончились раньше, чем колдун получил ответы на свои вопросы. От такого метода он был вынужден отказаться, как и от опилок под ногти и прочих прелестных пыток. Все это портило объект и не давало никакого результата, а за правдивость ответов нельзя было поручиться. Какое-то время он баловался с разными заклятиями, но писать сложные и трудоемкие заклинания для каждой дуры, которая в итоге оказывалась непригодной для роли его жены, таки было слишком утомительно и отбирало очень много времени, а ведь он был человеком занятым.
В конечном счете осталась простенькая схема, работавшая безотказно, а главное, совершенно не отнимала время и силы, девица сами всё о себе рассказывали делами. Не прошедшие отбор, разумеется, умирали, чтобы следующая счастливица получала новое куриное яйцо и возможность распоряжаться всем домом, за исключением одной единственной комнаты, дверь в которую ей открывать было запрещено. Никакого насилия и членовредительства со стороны Леонхарта, только одна простенькая просьба. Пока никто ещё не порадовал колдуна вменяемостью и чувством самосохранения.
После очередной неудавшейся невесты он даже взгрустнул, что не осталось уже достойных женщин. Успокаивало только то, что всё ещё были красивые женщины, поэтому можно было хоть получать удовольствие от их использования, если положиться как на человека разумного было нельзя. И он подался в ближайшую деревеньку, где давненько уже не был. И, как оказалось, зря не был - деревенские швеи иногда красотой не уступали принцессам. Леонхарт мигом забыл прошлую неудачу и задумался о более насущном: которую из трех сестер выбрать. Понаблюдав за девицами, он остановил выбор на старшей, показавшейся и лицом милее, и характером подходящей. Выкрасть швею было делом пустяковым для колдуна, а вот перенеся её домой можно было и познакомиться.
Линде повезло (хотя как посмотреть), потому что дела не требовали срочного явления Леонхарта к ним, а потому он отдыхал и общался с пленницей. Девушка казалась очень подходящим вариантом: хороша собой, скромна, в беседе приятна и не избалована. Словом, покидал дом колдун в весьма приподнятом настроении, исключительно ради порядка оставляя на испытание силы воли девушку. Он всего лишь хотел окончательно удостовериться в том, что она действительно так, кто ему нужен.
- Линда! Встречай, хозяюшка! - возвращался он всё ещё в хорошем настроении. С подарками.

- Линда! - Леонхарт без труда мог отыскать девушку в своём доме. Это был его дом, а потому здесь ничего не проходило без его ведома, никто не мог войти или выйти, чтобы он о том не узнал. Швея была дома, он слышал её, давал возможность выйти самой, но ей стоило поторопиться, не испытывать его терпение и не портить настроение.
Правда настроение начало портиться почти сразу же, как он вернулся - что-то было не так, а появившаяся Линда оказалась такой бледной, что могла бы поспорить белизной кожи с лучшими сортами мрамора. Леонхарт заметил, но не сказал ничего, проводя пальцами по распущенным волосам.
Редко сейчас женщины распускали волосы, не имея права ни из-за норм приличия, ни из-за образа жизни, но ему нравились хорошие волосы, что были природным украшением. Волосы распускала разве что ведьмы на шабаше, резвясь в свете луны и прыгая через костры, но там и одежда не полагалась, скрывавшая прелести девичьих тел, некоторым из которых было по несколько столетий.
- Ты распустила волосы, мне по душе это, - ему было бы ещё более по душе, если бы глаза у девушки не были красными и заплаканными, а сама она не тряслась как лань без видимых на то причин. - Но что же, ты не рада меня видеть? Али нездорова?
Когда он только отправлялся в дорогу, Линда была тихой, но ни капли не напуганной. Она как-то спокойно приняла свою судьбу и совершенно не закатывала ненужных и омерзительных сцен со слезами и мольбами вернуть её дома. Конечно, у него-то дома было лучше, чем в той лачуге, откуда он её забрал. Здесь у неё было все, о чем она могла бы пожелать, а она очень разумно и не требовала ничего лишнего. Это импонировало колдуну, но сейчас её беспокойство отдавалось в душе мрачным пониманием, что единственной причиной, по которой она так дрожит, было ослушание. Тихоня таки открыла дверь, нарушив его единственную просьбу. Злость изнутри затапливала, пробуждая желание наказать девчонку, которой он почти поверил.
- Я привёз тебе подарки, - он не спешил её убивать, он хотел помучить её, а потому ни слова не говорил о той двери, которую ей нельзя было открывать. - Шелка и парчу, бархат и органзу. Пойдём, я устал с дороги, хочу поесть да выпить, а ты посиди со мной, - девчонка все равно никуда не денется, только страдать будет, заваленная гостинцами. Сам Леонхарт обедал вяленным мясом с хлебом и красным вином, наблюдая за Линдой. - А ещё за честность твою сделаю тебя своей женой. Подойди ко мне, возьми кольцо.
Он улыбался, протягивая раскрытую ладонь, на которой из фиолетового дыма возникло тонкое кольцо из серебра с россыпью синих сапфиров. Глаза только постепенно темнели от сгущающегося бешенства.

Любопытно.
Леонхарт наблюдал за Линдой с ленцой дикого зверя, сытого, а потому играющего с жертвой, которая от него никуда не убежит, даже если на мгновение покажется, что удалось вырваться из плена. Времени развлечься было не так много до того момента, когда злость перевесит веселье на чаше весов.
Колдун откинулся на спинку стула, потягивая вино из высокого серебряного кубка и наблюдая за реакцией на свои слова: девчонка страдала. Это было славно и правильно, потому что и он страдал, что из раза в раз одно и тоже, никакого разнообразия, все одинаково. Разве что реакция у каждой девы на увиденное была разной: кто-то от ужаса так и оставался соляным столбом в комнате, кто-то пытался сбежать, пользуясь его отсутствием, а потом долго блуждая по вишневому саду и раз за разом возвращаясь к ненавистному их дому, не отпускавшему без разрешения хозяина гостей, кто-то даже пытался его убить. Это было особенно смешно, когда трясущимися руками в него кидали ножи, посуду, что-то ещё. Эта пташка не сбежала и не пыталась защищаться - покладистая. Жаль, что её покладистости не хватило на то, чтобы не открывать запрещённую дверь.
Видно было, что Линде страшно, но Леонхарт не подавал виду, предоставив маленькой швее возможность терзать себя самой. Ему оставалось лишь наслаждаться видом, который, увы, совсем скоро дополнит собой кровавую комнату из неудавшихся жён. Сколько их было? Всего лишь на одну больше, нет смысла считать неудачи, когда важен результат.
- Как?! - он был ошарашен, потрясён и безутешен. Признание было неожиданным, хотя его суть была уже давно известна, интересно было посмотреть, а что же случится дальше, как поведёт себя швея, если почувствует, хоть на мгновение, что прощена. - Я не верю в это! - хотя на прощение у неё нет шансов, как бы она сейчас не плакала и не умоляла, не ластилась, демонстрируя раскаяние - выбор был сделан. - Скажи мне, зачем ты это сделала, почему?
Пока его облик не выдавал злость и веселье, лишь удивление и расстройство. Колдун теперь не мог бросить начатую игру на полуслове, иначе терялось все удовольствие, а Линда вряд ли могла в его голосе распознать издёвку.
Бедная наивная пташка, ей предстояло поверить, что расстроен Леонхарт куда больше, чем разочарован. О злости пока даже не было и намёка, как и о жестокости.

Не откроется дверь – там за дверью стена,И тогда, и теперь – это та же война.
Там была совсем невзрачная дверь, но означала она нечто иное, чем могло бы показаться всем девицам, когда-либо проходившим через этот дом. Здесь было много женщин до Линды – блондинки, брюнетки, рыжие, высокородные и простые пастушки. Природа только их была одна, с каждым разом Леонхарт все больше и больше в этом уверялся, принимая как истину то, что женщина нужна лишь для развлечения, но никак не может стать человеком и подняться до уровня мужчины. Потому что воля женская слаба, любопытство велико, а умишко… Даже те их них, кто был наделен умом, использовали его с извращенным пренебрежением совсем для иных целей, чем должно. Говорят, где-то были достойные женщины, которые умом и проницательностью не уступали мужчинам, но дверь неизменно оказалась открыта. А за дверью маленькая комнатка с сюрпризом.
Этот дом нельзя было покинуть без разрешения колдуна, а раньше нельзя было попасть без приглашения. Корлб не любил проходимцев, слонявшихся без дела, воров и гостей, которых не приглашал – в его дом было не зайти, если на то не будет его воли. Дверь была открыта изнутри.
Раскаяние Линды Леонхарта не трогало, его куда больше волновало собственное ущемленное самолюбие – она могла бы придумать что-нибудь поинтереснее в оправдание своего предательства. Злость брала верх, выходя прочертившими угольно-черными трещинами венами на лицо.
За дверью был сюрприз и много крови. Видимо, в коморке уже в воздухе скопилось любопытство, с которым туда шли одна за одной девицы, но ни одной из них не приходило в голову хотя бы дождаться его самого и спросить, что же там, за дверью. И сразу тоже никто не решался задать вопрос – они давали слово, но не держали его. Люди безобразно и безалаберно относились к выполнению условий сделок, потому, наверное, их так пугало дотошное следование оным колдунами.
- Ноги сами тебя туда принесли, руки сами вставили ключ в замочную скважину и повернули его? – «оно само» - Леонхарт терпеть не мог такие отговорки, когда дело касалось серьёзных вещей. И даже магии особой не было наложено на связку с ключами, которой можно и нужно было бы сопротивляться, только то, что изначально заложено внутри женщины приводило к тому результату, который они теперь имели. - И как тебе, понравилось? – теперь он уже не скрывал издевки. Пару секунд он насмешливо разглядывал страдающую швею, а потом схватил за плечо, силой заставляя её подняться и поволок за собой. - Ты хотела знать, что же там, за дверью, но не стала спрашивать. И что же ты там хотела найти? – у самой двери он остановился, резко оборачиваясь к девушке и зло вглядываясь в испуганные глаза. Дверь открылась в этот раз сама. Даже в полумраке была видна кровь на полу и стенах, подозрительно поблескивавшая, едва ли не светящаяся багровым светом, причудливо изломанные женские тела, не поддающиеся разложению. И больше ничего, никакой мебели. - Тогда смотри, любуйся!
Леонхарт швырнул Линду внутрь первой, а затем зашел и сам, закрывая за собой дверь. За дверью был сюрприз, но швея открыла не так.

Через бешенство пробилось любопытство, проснулся голод до новых впечатлений - он коллекционировал чужой страх. Он не помнил имена всех тех, кто нашел свой конец в этой комнате без окон, зато навсегда остался их страх, у каждой свой особенный, проявлявшийся в словах и жестах, в голосе, глазах и даже запахе кожи. Это было увлекательно, это было упоительно, а потому он рассматривал теперь Линду с нежностью коллекционера, который сумел поймать новую бабочку, а теперь готовится насадить её тельце на булавку и засушить, но делает это так бережно и деликатно, чтобы не сломать хрупкие крылья и не смазать с них пыльцу.
Леонхарт наблюдал с умилением за той безысходностью, с которой девушка цеплялась за свои иллюзии, как она пыталась спрятаться и не видеть. Будто бы от того, что она не увидит оставшихся здесь навсегда девушек, то их не станет, как будто бы от этого станет легче. Он мог бы ей объяснить, что видеть то как раз легче, чем понимать, что они рядом, домысливать и чувствовать их присутствие, потому что с материальным всегда легче бороться, чем с собственными страхами, но зачем портить красоту момента заунывностью проповеди? Это почти что сломать бабочке крылья, не позволить трепетать, запретить дышать и лишить всё происходящее смысла, а себя - экспоната.
Какой она должна оказаться? С алыми лентами на белой коже и темных волосах - страх выбелит её, а слезы сделают глаза ярче, губы чуть припухнут от попыток сдавить крик. Такой она застынет, может быть, он поймает ещё что-то, заставит это застыть, сохраниться и остаться в его памяти. Возможно, не став хорошей женой, она станет красивой безделушкой, на которую будет приятно посмотреть потом.
Только ещё маловато страха, нет того отчаяния, когда она перестанет жалеть себя, озираться на ушедших, задумается о тех, кто ещё жив. Линда, кажется, старшая из сестер?..
- Скажи мне, майн херц, - колдун закладывает руки за спиной, разглядывая перемазанную кровью швею. - Ты ведь старшая из сестер? Как неосмотрительно с твой стороны так подвести остальных, как неосмотрительно...
У каждой своя болевая точка, а только боль заставляет красоту раскрыть по-настоящему, расцвести в полную силу. Леонхарт хотел получить всё, не оставляя этот страх бутоном.
Скоро всё закончится для Линды, останется её ошибка красными обрывами рук, алой полосой на горле, застывшим осознанием своей ошибки в синих глазах. Её страх поселится здесь, рядом с другими, развернет крылышки и застынет, становясь ловушкой для следующих, заманивая повторить содеянное ранее раз за разом.
Леонхарт улыбался.